Коул хмыкнул.
– А я в основном пью виски, – после паузы признался он. – Моя любимая марка – Рейвенкрофт, хотя один знакомый подсадил меня как-то на ирландское виски.
– Это был О’Мара?
– Да.
– Нахальный малый.
– Еще какой нахальный, – согласился Коул. – Держите его подальше от горничных.
– Мне нужно держать его подальше от сестры.
– Бог вам в помощь. – В голосе Коула слышалась ирония, и у Имоджен отлегло от сердца.
– Теперь, – начала она, чувствуя, что напряженная атмосфера наконец разрядилась, – когда мы выяснили, что оба ведем ночной образ жизни, вы знаете, куда нужно обращаться, если ночью вам вдруг понадобится собеседник или собутыльник. Одним словом, я предлагаю вам свое общество. Если не ошибаюсь, из окна своего кабинета вы можете видеть свет, горящий в моей кухне.
Закончив эту речь, Имоджен вдруг поняла всю неуместность и двусмысленность своего предложения и смутилась.
– Вряд ли моя компания обрадовала бы вас, во время бессонницы я обычно нахожусь в мрачном расположении духа, – возразил Коул.
Тень пробежала по его лицу, и сердце Имоджен сжалось от боли.
– Вас мучают кошмары? – набравшись смелости, спросила она. – Поэтому вы не можете спать?
– Да, – мрачно сказал он.
– Расскажите мне о том, как вы жили в плену, Коул, – прошептала девушка, боясь, что сейчас он резко встанет и уйдет.
Но Коул не двинулся с места.
– То место, где меня держали, трудно описать словами, – промолвил он, немного помолчав. – По сравнению с ним тюрьма Ньюгейт – настоящий дворец. Мерзость, отчаянье, жестокость – все эти слова не передают ужаса существования в турецком плену. Они слишком слабы и невыразительны. Представьте себе бесконечные дни в тесной каморке, где стоит настоящее пекло. Представьте, что на ваших глазах происходят невообразимые зверства, от которых вы готовы провалиться в кошмар мучительного сна, только бы не видеть их. Вот что переживал я тогда.
Имоджен не могла вымолвить ни слова. Она боялась, что сейчас разрыдается, к ее горлу подкатил комок, слезы готовы были хлынуть из глаз, она едва сдерживала их. Ей удалось справиться со своими эмоциями, и это побудило Коула продолжить свой рассказ.
– Мне казалось до этого, я знаю, что такое горе. – Коул говорил монотонным бесцветным голосом, как будто обращался к далекому собеседнику или диктовал кому-то письмо. – Мне казалось, я знаю, что такое боль. В конце концов, я был военным, разведчиком, и многое повидал на своем веку. Я потерял всю семью. Но в плену я понял, как можно сломать человека. Мои тюремщики стремились лишить меня самоуважения, человеческого достоинства, я сопротивлялся всеми силами, но они упорствовали в своем рвении.
– Но зачем они это делали? – удивилась Имоджен.
– Вы не понимаете? Я – герцог Тренвит. Я не привык кого-то о чем-то просить. И тем более становиться на колени. Я преклоняю их только перед британской короной.
– И вы сказали тюремщикам об этом?
– Разумеется, сказал.
– И они вас после этого не убили?
Коул пожал плечами, но тут же поморщился от боли.
– Я убежден, что именно титул и происхождение спасли мне жизнь. Турки вели тайные переговоры с ее величеством и премьер-министром Дизраэли, торгуясь с ними. Они хотели дорого продать меня.
До знакомства и брака с лордом Анструтером Имоджен никогда не интересовалась политикой, но регулярное чтение вслух газет больному графу помогло ей войти в курс международных дел. Британия никогда не была большим другом Турции, хотя эти две страны воевали как союзники с Россией в Крымской войне. Этот союз вскоре дал трещину, и бывшие друзья окончательно перестали доверять друг другу. Апрельское Восстание вбило последний гвоздь в гроб их союза. Королева и парламент приняли решение прекратить военную и финансовую поддержку османов. Британский флот не вмешивался, когда Россия вознамерилась отомстить Османской империи.
Похоже, турки использовали герцога Тренвита как заложника, как разменную монету в политической игре, пытаясь заставить Дизраэли пойти им на уступки в обмен на освобождение Коула.
– Наверное, вас разозлила та роль, которую вам отвели османы, – высказала вслух свои мысли Имоджен.
– Еще как разозлила! – горячо воскликнул Коул. – Вы представить себе не можете, в какую ярость я пришел. Но что я мог сделать? – Он сжал правую руку в кулак. – Это мой единственный соратник.
– Так вот почему вы цените молчание и одиночество, – промолвила Имоджен. – В одиночестве вам легче предаваться гневу и ярости.
Коул кивнул.
– Такие люди, как я, стараются запирать в себе все худшие эмоции, не давая им выхода. Похоть, алчность, гнев, боль, – если бы я выплеснул все это на окружающих, то расписался бы в собственной слабости. Я стал бы жалким животным, в которое меня и хотели превратить враги. Весь день уходит на борьбу с собой, а к ночи у меня не остается сил противостоять худшей стороне моей натуры.
Чувствуя, как у нее сердце сжимается от жалости к герцогу, Имоджен с трудом преодолела желание наклониться к нему, погладить по голове, поцеловать в лоб, утешить.
Закончив накладывать швы, она взяла кусок мягкой ткани, смочила ее в теплой воде и стала вытирать руку и плечо Коула, на которых еще виднелись следы крови.
– Мне кажется, вы напрасно считаете боль слабостью, – промолвила она. – Ваша борьба с самим собой свидетельствует о силе духа. – Она снова окунула ткань в воду, и вода тут же окрасилась в розовый цвет. Имоджен выжала тряпочку и снова стала протирать кожу герцога. – Порой на самые широкие плечи ложится самое тяжелое бремя. Вы не животное, Коул, вы – герой.
Его тело напряглось, дыхание стало учащенным.
– Нет, вы ничего не знаете, – глухо промолвил он.
– Да, не знаю, – согласилась Имоджен. – Я не испытывала таких страданий, какие выпали на долю вам. Поэтому мне трудно представить, что на самом деле вы чувствуете. – Она на мгновение задумалась. – Но может быть, это понимают те, кто прошел через подобные испытания. Солдаты, раненные на поле боя, военные, которые ощущают себя морально и физически сломленными. Те, кого искалечили враги, лишили руки или ноги.
– Меня лишили левой кисти вовсе не враги, – процедил сквозь зубы Коул.
– Что? – изумленно переспросила Имоджен, замерев на месте.
Ей показалось, что она ослышалась. Кровь так громко шумела у нее в ушах, что порой заглушала тихий голос герцога.
– Меня лишили кисти не османы, – повторил Коул.
– Тогда кто же?
– Я сам это сделал.
Имоджен была ошеломлена его ответом.
– Но… зачем?
Ей хотелось видеть его лицо, чтобы понять, какие эмоции он испытывает, но она не могла сдвинуться с места. Тело не слушалось ее.
