До ее слуха доносились хриплые гортанные звуки ободрения, радости. Она не сразу узнала собственный голос. Ее поразило до глубины души, что эти звуки вырываются у нее помимо воли. Имоджен не владела собой.
И тут Коул сделал нечто странное. Он сначала засунул ей в рот один палец, а потом другой. Ее глаза расширились от изумления, когда Коул нажал металлическим протезом на ее таз, пытаясь получить еще более удобный доступ в ее лоно. От прикосновения холодного металла к разгоряченному телу у Имоджен произошел спазм, и Коул закричал от удовольствия.
Судорога со страшной скоростью распространилась по телу Имоджен, ей показалось, что сейчас она лишится чувств. От свирепых мощных толчков Коула ее лоно бешено сокращалось. Спазм следовал за спазмом, Имоджен решила, что умирает. Однако это состояние было близко к блаженству, а не страданию.
Она стала кусать пальцы Коула, которые находились у нее во рту. Эти укусы были не сильными, но чувствительными. Во всяком случае, они не могли повредить кожу. Коул издал нечеловеческий звук. Его член внутри ее разбух до невероятных размеров и выпустил мощную струю семени.
Сквозь пелену забытья Имоджен слышала, что в момент разрядки Коул произнес ее имя. Он прошептал не «Джинни», а «Имоджен».
Она в изнеможении оперлась о сундук. По телу Имоджен разлилась сладкая истома. Она ощущала себя расплавленным воском. На ее коже выступила испарина.
Некоторое время они молчали, восстанавливая дыхание. Имоджен думала, что гнев Коула утих, благодаря минутам близости, пережитым ими только что. Но не тут-то было.
– Ты лгала мне, – услышала она жесткий голос за спиной.
Глава 24
Имоджен стало страшно. Находясь во власти Коула, она ощущала свою наготу, как крайнюю степень незащищенности, уязвимости. Все ее секреты были раскрыты. Оберегавшие ее тайны рассыпались как карточный домик, как замок из песка.
Поднявшись, Имоджен оглянулась. Коул уже встал на ноги и теперь с суровым выражением лица застегивал брюки.
Имоджен поняла, что он настроен непримиримо, и тяжело вздохнула. Коул возвышался над ней, словно башня, сложенная из гнева и тяжких обвинений. Она попыталась собраться с мыслями, но они ускользали от нее, как тени перед рассветом. Ее белоснежная ночная рубашка была разорвана. Тем не менее Имоджен подобрала ее с пола. В комнате царила напряженная тишина.
Поднявшись на ноги, Имоджен почувствовала себя вдруг невероятно усталой. Или, может быть, она все еще была пьяна? Не от выпитого накануне шампанского, а от страсти.
– Ты, наверное, приготовила массу оправданий, – промолвил Коул.
Он стоял перед ней, скрестив руки на груди. В этот момент герцог был похож на строгую мать, которая ждет объяснений от нерадивого ребенка.
Имоджен прикрыла грудь разорванной ночной рубашкой. Длинный подол, отделанный кружевами, опустился до колен. Она видела, как жадно смотрел Коул на ее обнаженные плечи, взъерошенные волосы и голые ноги. Неужели он еще не утолил страсть?
Коул был одновременно прекрасен и страшен в своей жестокости. Его как будто поцеловало древнее божество, наделив тем самым недюжинной силой, красотой и одновременно лишив милосердия и надежды на счастье.
– Тебе нечего сказать в свое оправдание? – с вызовом спросил он. – Ты же наверняка понимала, что я в конце концов докопаюсь до истины.
– Честно говоря, я надеялась, что этого не случится, – ответила Имоджен и тут же поняла, что сказала лишнее. На скулах Коула заходили желваки. – Вообще-то я собиралась признаться тебе во всем, но у меня не было…
– У тебя было два года, чтобы все обдумать и правильно поступить. – Коул поднял вверх два пальца, как будто сомневался, что до Имоджен доходят слова, и поэтому пытался жестами донести до нее смысл своих претензий.
На его шее от напряжения надулись жилы. Его снова охватил гнев, и Коул быстро огляделся вокруг, как будто искал, на чем бы выместить злость.
Имоджен зашла за сундук, хотя это была слабая защита.
– Я знаю, ты злишься на меня, – быстро сказала она, подняв руку. – Но ты не знаешь, что я чувствую. Не знаешь, что было со мной, пока ты…
– Я мотался по всему свету, – перебил ее Коул, – искал тебя за океаном, а ты все это время была здесь, под боком! Жила по соседству!
Коул оттолкнул ногой сундук, и он отлетел к стене.
– Тише! Ты разбудишь всех в доме! – взмолилась Имоджен.
– Ты не хочешь, чтобы люди узнали правду о тебе? – с усмешкой спросил Коул, и красивые черты его лица исказила гримаса ярости. – Боишься, бедняга Чивер узнает, что его драгоценная графиня была когда-то дешевой шлюхой?
Возмущение победило в душе Имоджен все другие эмоции – печаль, горечь, чувство вины. Кровь отхлынула от ее лица.
– Чивер все обо мне знает, – отчетливо проговорила она и заметила, что Коул тоже побледнел. – Он знает, в частности, что я была продана мужчине лишь однажды. На одну ночь. Что это ты сделал из девственницы проститутку. Что ты заплатил за меня двадцать фунтов. Может быть, я и продажная женщина, ваша светлость, но я никогда не была дешевой!
– Ты мне стоила больше, чем тебе кажется! – прорычал герцог.
– То же самое я могла бы сказать и о тебе! – выпалила Имоджен.
Тень изумления пробежала по лицу Коула. Имоджен так и не поняла, что именно его удивило – ее слова или горячность, с которой они были произнесены. Но теперь ее было уже не унять.
– Ты искал Джинни, тосковал по ней, потому что она заставила тебя испытать чувства, которых тебе не хватало. Потому что она исполнила твое заветное желание, осуществила мечту. Она сделала тебя – пусть ненадолго – счастливым. А ты хоть на минуту задумался о ее счастье? О ее желаниях? О ее мечтах?
– Прекрати говорить о ней так, будто она мертва, – прорычал Коул. – Ты и она – это одно и то же.
– В том-то и дело, Коул, что мы с ней совсем не похожи. – Имоджен подошла к лампе, убеждая себя, что вовсе не ищет защиты, а просто хочет постоять рядом с источником света. Взяв лампу, она осветила свои растрепанные золотистые волосы, отливавшие рыжим огнем. – Вспомни худую голодную девушку в черном парике, с размалеванным лицом и чужим именем. Она была покорной, беспомощной, отчаявшейся и всего на свете боялась. Разве ты не видишь, Коул, что я не такая? – На ватных ногах Имоджен подошла к нему и дрожащим пальчиком провела по подбородку, надеясь, что ее прикосновение смягчит жестокую правду, которую Коул должен был услышать. Коул стоял, не шевелясь, стиснув зубы. – Ты представить себе не можешь, как я сожалею, что ты страдал из-за меня. Но то, что ты купил Джинни на одну ночь, вовсе не значит, что я должна навеки принадлежать тебе. Что я обязана отчитываться перед тобой, что-то объяснять, оправдываться.
Его челюсть окаменела. Коул схватил ее руку и резко отвел от своего лица так, словно ее палец обжигал ему кожу.
