Кауров хоть и был зол на мужика, вернулся к «Трабанту». Глотая вонючие выхлопы, принялся изо всех сил толкать его в заснеженный зад. Машина не поддавалась. Внезапно прямо под носом у Геннадия взорвался глушитель. И автомобиль душераздирающе зарычал на всю улицу. Истошный собачий лай разнесся эхом по станице. В ближайших домах зажглись огни. Пустынная улица наполнялась враждебностью. Кауров представил себя персонажем голливудского вестерна — чужаком, потревожившим покой какого-нибудь угрюмого поселения на Диком Западе. Непрошенным гостем, которого вот-вот пристрелят.
«Господи, помоги!» — мысленно произнес Геннадий, еще раз как следует подналег на «Трабант» и …о чудо! Машина ушла у него из-под рук и с ревом выскочила из сугроба.
«Еще пара таких эпизодов, и придется в Бога уверовать!» — усмехнулся в душе Кауров. Он стоял теперь один-одинешенек на длинной, плохо освещенной улице и не знал, что ему предпринять. Потом закурил сигару и понуро побрел по дороге.
«Интересно, где у них тут гостиница», — размышлял Геннадий, шагая в сторону убывания номеров на фасадах домов по улице Мира. Снег противно скрипел под ногами. Луна просвечивала сквозь небесную муть. Редкие деревья в отчаянии заламывали вверх свои белые, покрытые инеем сучья.
Кауров никогда раньше не был в станицах и не знал, чем они отличаются от деревень. Глаз не улавливал разницы. Дома как дома. Такие же калитки, заборы, сараи, поленницы дров. Встретился ему и первый продуктовый магазин — маленькая типовая «стекляшка».
…Улица Мира закончилась. Он добрался до центра станицы. Но тут, как и на окраине, было тихо, пустынно. Ни сельсовета, ни гостиницы, ни круглосуточных ларьков со «Сникерсами». Даже ни одной двух- или трехэтажной кирпичной или блочной «коробки». Вместо всех этих бесспорных признаков цивилизации в центре Островской высилась большущая церковь о пяти куполах, ее колокольня уходила крестом под самое небо.
На свой страх и риск Геннадий свернул на какую-то боковую улочку в полную темноту. Преследуемый собачьим лаем, брел наугад. Натыкался на сугробы, поскальзывался. И неожиданно вспомнил Полину. В первый раз за время своего пребывания в командировке подумал о жене без обиды и горечи. Как она там, в далеком Петербурге? Вспоминает ли о нем хоть изредка? И что сказала бы, увидев его сейчас — одинокого, измученного, забравшегося на свою голову в Богом забытую глухомань. А может быть, все эти мытарства — не более чем искупительная плата за возвращение семейного благополучия, что-то вроде 15 суток исправительных работ, к которым его приговорила сама судьба? Наэлектризованный мозг уже готов был поверить в подобные мистические предположения, но тут Кауров отчетливо увидел впереди огонек сигареты.
— Эй! Подождите, не уходите, дайте закурить! — прокричал он во тьму, опасаясь, что сигарета исчезнет из виду. Огонек замер на месте и терпеливо его поджидал.
Курильщик оказался низеньким человеком в тулупе и валенках, но без шапки. Он дыхнул на Каурова какой-то сивухой и протянул ему пачку «ТУ-134». При свете зажигалки Геннадий смог рассмотреть лицо первого встреченного в станице Островской живого человека. Человек был прыщав, малохолен, очень нетрезв и выглядел не старше 15 лет.
— Парень, я что-то не пойму, где у вас гостиница?
— Какая гостиница? — сильно удивился подросток.
— Переночевать можно где-нибудь или нет?
Парень задумался и громко икнул.
— Можно, наверное… Постучись кому-нибудь в хату. Может, и пустит кто. А гостиницы у нас отродясь нету.
Подросток собрался уходить. Но Кауров схватил его за плечо. Он так долго искал живых существ в этом медвежьем углу, что теперь не мог позволить одному из них вот так запросто раствориться в ночи.
— Ну а сам-то куда посоветуешь приткнуться? Я заплачу, — возбужденно зашептал Геннадий.
— Да где свет горит в окне, туда и ступай. Вон хоть к деду Фоке. Он через два дома по левой стороне живет. У него хата здоровая, а пенсия маленькая. Наверняка пустит.
— Ага, понял, — Геннадий тут же утратил к парню интерес и почти бегом устремился в указанном направлении. Потом вдруг остановился, оглянулся и прокричал на всю улицу:
— Эй, пацан! Люди по фамилии Черные живут в Островской?
— Не-а… Нету таких, — икая, ответила темнота.
Дом деда Фоки стоял на отшибе. Дальше дорога сворачивала куда-то влево, и домов уже не было. В одном окне за занавесками горел свет. Кауров разволновался. Неужели сейчас его мытарствам придет конец? Он представил, как гостеприимный Фока за умеренную плату выкладывает перед ним на стол чугунок с отварной картошкой, соленые огурчики с квашеной капусткой и прочую нехитрую, но аппетитную деревенскую снедь. Ну и, само собой разумеется, потчует дорогого петербургского гостя мутным забористым самогоном…
Геннадий сглотнул слюну и, не найдя электрического звонка на воротах, деликатно, но в то же время настойчиво постучал в них кулаком. В ответ раздался леденящий душу вой. Прямо за воротами выла какая-то мелкая собачонка.
«Вот и хорошо, — подумал Кауров, — даже если старик спит или туг на ухо, эта псина враз ему сообщит, что гость у ворот. Такой вой мертвого поднимет».
Но Фока на внешние звуки не реагировал. Даже занавеска на окне ни разу не колыхнулась. Геннадий принялся колотить в ворота еще громче и бесцеремоннее. Сотрясал тишину ногами и кулаками. Деда все не было.
«Проклятая станица! Проклятый старик!» — злился Кауров. Потом решил: «Наверное, он к кому-нибудь в гости пошел, а свет забыл выключить». Было уже полпервого ночи. Кауров понятия не имел, сколько еще ему ждать загулявшего Фоку.
Он завернул за угол дома и пошел по тропинке. Не столько разглядел, сколько почувствовал впереди себя большую возвышенность. Справа от тропинки виднелись деревья. За ними — невысокая ограда, дальше еще какие-то едва различимые силуэты. Кауров приблизился к ограде. Долго всматривался в темноту. И вдруг отшатнулся назад. Не удержал равновесия и, ударившись плечом о ствол дерева, осел в сугроб. Силуэты во тьме оказались памятниками на могилах — за оградой пряталось кладбище.
Очутиться ночью на кладбище — именно этого Каурову сегодня не хватало для полноты ощущений. Захотелось побыстрее вскочить на ноги и убраться из неприятного места. Но, странное дело, Геннадия вдруг взяла непонятная оторопь. Что-то неотвратимое повисло в воздухе. Он вдруг понял, сидя в сугробе, что не зря приехал в Островскую. Что-то очень важное обязательно должно было открыться ему среди этих домов и могил. Что-то такое, что всю жизнь вывернет наизнанку.
…Впереди хрустнула ветка. Кровь ошпарила Геннадию лицо, и мурашки побежали по коже. Метрах в пятнадцати от него за ближайшим могильным памятником стоял человек. Геннадий верил и не верил своим глазам. Он хотел окрикнуть незнакомца. Крик застрял в горле. В животе и груди все сжалось. Кауров был в полном оцепенении, он не мог пошевелиться и все глядел туда за ограду.
Это продолжалось неопределенное время. Но вот показалось, что человек за могильным памятником сделал осторожный шаг вперед… Потом еще один шаг. Сомнений не было — черный силуэт приближался. «Уходи! Уходи!» — нашептывал внутренний голос. Но у Геннадия не было воли противиться острому мазохистскому желанию остаться. Скованный ужасом, он больше не владел собой, не понимал себя. Странное дело, он был близок к оргазму. Внутренне напряжение готово было разрядиться самым конфузным и неожиданным образом…
