— Это теперь без разницы. Ты ничего мне не должен, казак, — ответил учитель. — Только не забывай всего того, о чем мы здесь много раз говорили.
— Не забуду, — пообещал Рогачев.
— И еще кое-что: не верь Ереванскому, — это были последние слова учителя. Сказав их, он вышел из барака.
Спустя час Курбатова нашли повешенным в одном из классов зоновской школы. Он примотал веревку к крюку для люстры на потолке. А на доске развесил учебные пособия — портрет писателя Михаила Шолохова и карту-схему гражданской войны на Дону. До выхода на свободу ему оставалось три месяца и три дня.
— Он говорил, что не будет в «обиженных» ходить. Все тебя ждал, — сообщил Рогачеву Паша Сизый, когда мертвого учителя вынимали из петли.
Ереванский как в воду глядел. Едва администрация полностью восстановила контроль над зэками, Жора был обвинен в организации беспорядков. Его вывезли в СИЗО для дальнейших следственных действий, и в колонию он уже не вернулся. Рогачев досидел срок без особых проблем.
Освободившись, первым делом поехал в Зеленоград. Пока он сидел, Лена Михайлова вышла замуж за своего институтского преподавателя и почти сразу родила тому дочь. Потом они вдвоем создали фирму, связанную с компьютерами.
Лена согласилась встретиться с Рогачевым, но нормального разговора не вышло. Михайлова (впрочем, теперь у нее уже была какая-то другая фамилия) пришла на свидание с коляской. В ней спала дочь, но Лена ее Сереге даже не показала. Еще его удивило, что из брюнетки она превратилась в блондинку.
— Помнишь нашу последнюю встречу? — спросил Рогачев.
— Да. Ты все-таки все испортил, — ответила Лена. — Зачем ты стал преступником?
— Мне нужны были деньги, чтобы ездить к тебе.
— Лучше бы ты и вправду вагоны разгружал.
А потом Лена будто с цепи сорвалась. Она кричала на Серегу. Плакала. Снова кричала. Рогачев в жизни бы не подумал, что его любимая может быть такой. Причина истерики была вызвана вовсе не нахлынувшими горькими воспоминаниями об их несостоявшейся любви. Оказывается, какие-то рэкетиры похитили мужа Лены и только на днях отпустили в обмен на недавно купленный «Опель Кадет». Сразу после освобождения супруг слег в больницу с многочисленными телесными повреждениями. Словом, Серега приехал в неудачный момент.
— Ты такой же подонок, как эти! Вы нормальным людям только ломаете жизнь! — оскорбляла Рогачева любовь всей его жизни.
Поток проклятий длился до тех пор, пока не заплакал ребенок в коляске. Лена, не попрощавшись, подхватила ее и покатила прочь. Она удалялась — теперь уже, кажется, навсегда. Так сильно, как в эту минуту, Рогачев ее никогда не любил. Его любовь умножалась отчаянием. Хотелось броситься следом, найти какое-то одно нужное слово, прокричать его, как тогда, на вахте в общаге, и остановить, вернуть Лену. Но Серега не сделал ни того, ни другого. Он отвернулся, чтобы не видеть, как Михайлова заходит в подъезд. Он даже закрыл глаза ладонями, чтобы заплакать, но слез не было…
Это было поражение. Первое его настоящее поражение в жизни. Даже в боксе он ни разу не побывал в нокауте — все немногочисленные проигрыши на ринге были у него по очкам. Даже зону с тюрьмой Рогачев, выйдя на свободу, воспринимал испытанием, которое он выдержал с честью — за эти два с половиной года ему открылся реальный мир, в то время как миллионы людей жили в мире придуманном. Серега теперь часто мысленно представлял себя зверем, каким-нибудь матерым волком. Он выбрался из всех капканов, в которые его загоняла жизнь. Он шел от победы к победе, каждая из которых была весомее и невероятнее предыдущей. Вот и в Зеленоград он ехал за новой, невероятной победой. Верил, что сможет вернуть себе Лену Михайлову. И проиграл. В первом же раунде.
Рогачев пошел в парк, хотел посмотреть на тот самый пригорок, где они с Леной когда-то целовались и ели черешню. Но не нашел его. Сколько ни бродил берегом «кровавой» речки, так и не встретил переброшенных через нее мостков. Под ноги Сереге попалась большая лягушка. «Что, не дождалась своего Ивана-царевича?!» — молвил он и с мстительным наслаждением раздавил лягушку ботинком.
Освободившись, Рогачев с Михалычем сколотили новую бригаду. Казачью. Из бывших десантников и спортсменов. Поначалу работали на себя. Но в 1990 году по решению воровской сходки в Волгоград после отсидки перебрался на жительство Жора Ереванский. И бригада Рогачева стала действовать в его интересах. За каких-нибудь пару лет Ереванский стал самым серьезным человеком в городе. Он перестрелял, перевзрывал, перерезал половину волгоградских бандитов, убедив оставшихся уважать воровской мир. А рогачевские ребята были у Дяди Жоры чем-то вроде диверсионной группы. Часть из них еще по армии была хорошо знакома с военным делом. Для закрепления навыков рогачевцы в 1992 году выезжали на войну в Южную Осетию. Привезли оттуда оружие и взрывчатку. Но главная цель поездки, которую Рогачев никому не раскрыл, была все же другая. Серега комплексовал от того, что, возглавляя группировку крутых парней, сам он еще никого в своей жизни не грохнул. Ему хотелось по-настоящему освоить это важное дело.
Все осетинские полевые командиры, защищавшие Цхинвал, были связаны с криминалом. Через общих знакомых удалось договориться о приезде в осажденный грузинами город добровольцев из Волгограда.
Рогачеву понравилось на войне. Это был настоящий праздник адреналина. В обезлюдевшем Цхинвале свист пуль над головой прерывался лишь умиротворяющим пением птиц. Тротуары были усыпаны сбитой зеленой листвой. Каждый вечер «грады», «шилки», «алазани» озаряли небо почти праздничным фейерверком. Горный воздух, домашнее вино и чувство опасности придавали всему происходящему неповторимый букет.
…Что в уличном, что в лесном бою главным разочарованием для Рогачева была неизвестность — засекли огневую точку противника, начали бить по ней, выстрелы прекратились, но это не значит, что враг погиб. Может, он только ранен, или просто сменил позицию, отступил. Даже после недели боев Серега не был уверен, что кого-то убил. И от этого злился.
Однажды ночью они поднялись по склону горы на окраину грузинского села Авневи. Затаились возле красивой маленькой церкви. В ней размещалась группа грузинских гвардейцев. Утром, когда гвардейцы сели завтракать за стол под навес, Серега с товарищами закидали их гранатами. Гвардейцы лежали в лужах молока, пролитого из разбитых кувшинов. И Рогачев снова не знал, есть ли в их смерти его прямая заслуга. Но, на его счастье, один из гвардейцев вдруг ожил. И, оставляя за собой молочно-кровавый след, пополз к церкви. У входа в нее Серега радостно настиг раненого, и со словами: «Этот точно мой!» — выстрелил ему в спину. Раненый дернулся, поднял голову, и Рогачев с удивлением увидел, что гвардеец был русским.
— Ты почему здесь? — растерянно спросил Серега.
— Не убивайте, пожалуйста, — выдавил из себя гвардеец запоздалую просьбу и захлебнулся собственной кровью. Умоляющий, умирающий взгляд этого первого убитого им человека еще долго в тот день преследовал Серегу. Поэтому сутки спустя, застрелив своего второго врага и стоя над ним, Рогачев испытал двойной кайф. Во-первых, от того, что сделал это собственноручно. Во-вторых, от того, что убитый оказался грузином.
