— И даже в один день, — сообщила Лукина.
Кауров застыл, пораженный догадкой. «Приехал бы ты, что ли, поубивал их!» — пронеслось в мозгу.
— Как это случилось?
— Банда пробралась в станицу.
— Лазарь Черный был среди бандитов?
— Ходили разговоры. Но, скорее всего, это выдумки. Черного к тому времени в наших краях давно уже след простыл. С чего бы ему возвращаться?
«Так-так-так», — подумал Кауров.
— В 1929 году здесь бандиты еще водились?
— А как же. Разные люди пошаливали — дезертиры, кулаки недобитые… У нас здесь издавна медвежий угол — бандитский край. Бедовый народ всегда проживал.
Геннадий углубился в чтение писем Степана Рогачева.
Было их всего три. Одно адресовано матери, два других — жене Матрене, наверное, той самой иногородней женщине, из-за которой Степан навлек на себя гнев земляков-станичников. Очевидно, писал Рогачев их с фронта. Внимание Геннадия привлекло только одно из них: «Дорогая жена Матрена! Поздравляю тебя с прошедшим праздником Пасхи. Мы уже в Крыму. Добиваем белую гадину и гоняем по горам татарских бандитов. Сердце мое преисполнено радостью от того, что скоро наступит войне полный конец, и я снова увижу тебя и сыночка. Кланяйся от меня папаше и мамаше».
— Что стало с сыном Степана Рогачева? — спросил Кауров.
— Это смотря с которым, — отозвался Сидор Иванович. — Старший — Иван — помер. Младший — Матвей — и сегодня в станице живет. Коли есть желание, можешь встретиться с ним.
«Уже не тот ли дед Матвей, которого назвала продавщица?» — подумал Кауров. Но уместно ли являться в дом к сыну Степана Рогачева и выспрашивать о возможном убийце отца? Что-то подсказывало Геннадию, что этого делать нельзя.
— Взгляните-ка, очень интересный экспонат, — Тамара Лукина показала на висящую на стене шашку. — Когда-то у нас в станице каких только шашек не было. И турецкие, и татарские, и черкесские, и наши, казачьи, самые старинные в Доме культуры были по стенам развешаны. А как перестройка началась, растащили и распродали. Ни одной не осталось. Создавая музей, мы думали, где бы шашку взять — разве может быть казачий музей без казачьего оружия? И, представьте, выносили из учительской на свалку старый шкаф — тяжелый, высокий: в дверь не пролазил. Тогда для удобства у него верхушку спилили и обнаружили тайник — а в нем эту самую шашку. Потом вспомнили, что мебель в школу стаскивали давным-давно из домов раскулаченных казаков. Видать, один из них шашку свою и прятал в шкафу. Так что перед вами последняя шашка станицы Островской.
Геннадий аккуратно извлек клинок из кронштейнов. Вложил рукоятку себе в правую ладонь. Сталь шашки отливала синевой, а сама она оказалась довольно тяжелой. Геннадий с усилием взмахнул ей перед собой. И тут же свет, проникавший в окно, отраженный от стали клинка, разлетелся по всему музею солнечными зайчиками. Эти пятнышки-блики пробежали по старым фотографиям. От чего люди на снимках будто вздрогнули, проснувшись от долгого сна. Геннадий поймал самого жирного зайчика, направил его прямо на портрет Степана Рогачева. Яркий свет оказал на снимок удивительное воздействие. Каурову почудилось, что Степан еще больше прищурился и скосил на него глаз.
— Я на хутор Тарасов пойду, — объявил Геннадий Лукиным.
— Чего там забыли? — удивилась Тамара Васильевна.
— Говорят, именно там убили Лазаря Черного. Может, кто из местных вспомнит чего.
— Ну-ну, — скептически усмехнулась учительница. — Там, небось, уже никто и не живет. Лучше в нашем райцентре, Даниловке, побывайте. Там в загсе хранятся книги записей станицы Островской за 20—30-е годы — в них фиксировали всех, кто родился и умер. На меня сошлитесь. Заведующая загсом Вера Никитична Панова вам эти книги покажет. Может, там и бандит ваш есть.
Лукины проводили Каурова на край станицы и указали дорогу на хутор Тарасов — она была едва различима среди прибитой снегом пожухлой травы.
В безлюдной степи гулял ветер, он завывал в ушах, и если бы не светило яркое зимнее солнце, Кауров, может, и не решился бы двинуться в путь. Он шел и думал, что уже немало знает об этих местах. Вот слева от дороги тянется замерзшая речка с чудным названием Медведица. А сразу за ней — густой лес. Раньше в нем дежурили комсомольцы и, наверное, не раз прятался бандит Лазарь Черный, по следу которого Кауров шел, если трезво разобраться, вопреки здравому смыслу. Эта погоня за призраком затягивала все сильней. Почему-то хотелось верить, что от его похода на хутор Тарасов зависела теперь судьба Лазаря — жить тому или быть зарубленным шашками.
Геннадий озирался по сторонам, старался запомнить величественную картину, открывавшуюся его взору. Степь да степь кругом, братская могила и колыбельная люлька кочевников. Подумать только: он ведь мог всю жизнь прожить в большом городе, так и не увидев этот удивительный грозный простор.
…Часа через полтора справа на возвышенности показались покосившиеся избушки. Приблизившись к ним, Кауров увидел еще и сломанные заборы, навесы с дырявыми крышами. Целых три дома на окраине хутора представляли собой пепелища. Окна остальных были заколочены досками. «А вдруг здесь и вправду никто не живет?» — встревожился Геннадий. Но на его счастье, седьмой дом подал признаки жизни. Залаяла собака, но как-то жалобно: будто не отгоняла чужака, а наоборот, из последних сил звала на помощь. Ее хозяйка, очередная морщинистая ударница колхозного труда, выслушав Каурова, перенаправила его в другой дом:
— Вон туды, на самый конец хутора, к Артемию Тарасову ступай. Может, он чего и припомнит.
Калитка во двор Артемия Тарасова была нараспашку. Собачий лай не раздался. Но в окне горел слабый свет. Дверь открыл старик, опиравшийся на костыль. Зрачки его глаз уже были подернуты белой дымкой.
— Добрый день, извините, я… — начал Геннадий.
Но дед оборвал его:
— Пройди в хату, там все обскажешь. Не могу долго стоять.
— Да я, собственно, на минуту, — проговорил Кауров уже в спину старику. Геннадий шел следом за ним в полутьме по узкому коридору. Это было похоже на сон, что привиделся ему по возвращении из Луги. Только теперь впереди был не дед Аким, а другой, незнакомый старик. Вдруг раздался свистящий прерывистый звук. Кауров не сразу догадался, что так сипло кукует кукушка в настенных часах.
«Кукушка, кукушка, сколько мне жить?» — пришла вдруг на ум присказка из далекого детства. Часы кукукнули еще один раз и смолкли.
В комнате на столе горела лампа под абажуром, напоминавшим тарелку. Под ней лежали очки, пара карандашей и какие-то бумаги.
Геннадий с изумлением увидел, что это были рисунки. Дед рисовал! Карандашом на обычных тетрадных листках в клетку.
Старик, кряхтя, присел на стул, отставив в сторону костыль.
Он смотрел на Геннадия вопросительно. Наступила молчаливая пауза.
— Ангел пролетел, — вымолвил старик с улыбкой. — Присказка раньше такая была. Ежели люди замолчали ни с того, ни с сего, значит, ангел в ту минуту кружился над ними…
