— Довезете дотуда?
Тот кивнул. Следующий вопрос Кауров адресовал старушке:
— Вы Дарью Анисимову хорошо знали?
— А как же, — отвечала та, не отрываясь от своих тетрадок. — Она мне двоюродная тетка все ж… Ага, вот он: город Фролово, улица Ленина, дом 5, квартира 11.
Кауров быстренько записал адрес в блокнот. И задал новый вопрос:
— Почему Дарья из Островской уехала?
— Голодно там было, скотину всю отобрали, чего оставаться-то, а здесь все ж таки родня…
— Может, у вас ее фотография есть?
— Была где-то…
— Покажите скорее!
Кауров осушил еще рюмку самогону, занюхал пирожком.
Мария Георгиевна теперь полезла в шкаф за альбомами. Их оказалось два. Невероятно разбухшие от большого количества фотокарточек, они разваливались прямо на глазах.
— Эта мои мама с папой… Вот мы на уборке гречихи… А тут нашей полеводческой бригаде переходящий вымпел вручают, — принялась старушка рассказывать про каждое фото. Ее рыбьи глаза увлажнились. Пора было прекращать этот вечер воспоминаний.
— Нельзя ли поскорее Дарьюшку отыскать? — начинал уже злиться Кауров. — Нам еще в Арчеду поспеть надо.
Старушка с огорчением отложила в сторону первый альбом, взяла другой и уже на четвертой странице быстро нашла нужную Каурову фотокарточку.
Геннадий сразу же узнал Дарьюшку. Она стояла с краю на групповом фото рядом с какими-то женщинами и мужчинами — наверное, представителями своей гуринской родни. Да, это была именно та девушка, чей портрет он нашел в дедовском тайнике. Вот только перемена с ней случилась разительная. Кауров припомнил фотографии казаков в школьном музее и ту разницу в лицах на до- и послереволюционных снимках, что бросилась ему в глаза. В случае с Дарьюшкой разница была еще сильней и страшней. На том фото из тайника у нее было живое лицо, на этом — потухшее. У нее не стало косы, гордой осанки и эмоций во взгляде. Смиренно опущенные плечи, равнодушный взор, а на голове — серый платок. Все в новом облике этой женщины будто говорило о том, что ее жизнь закончилась, и ничего хорошего она для себя уже не ждет.
Геннадий задумчиво встал со стула, собираясь уйти.
— А про Лазаря Черного не хочешь спросить? — остановил его рыжий напарник.
— Ах да, забыл. Про отца вашей тезки вам известно чего-нибудь? Она ведь Лазаревна по отчеству?
— Какая еще Лазаревна? — старушка выпучила на Каурова глаза, казалось, стекла ее окуляров-аквариумов вот-вот треснут. — Мария Ивановна она.
— Нет. Мы только что в Даниловке запись о ее рождении видели. Там написано Лазаревна.
— Иваном Машиного отца звали, — продолжала упорствовать Мария Георгиевна. — Тетка Дарья сама про него сказывала. Он из пришлых был — землемер, ходил по районам с треногой да и сгинул — ни слуху, ни духу. Может, в степи убили. А может, это уж я так про себя не раз думала, просто взял да и бросил бабу с дитем.
Кауров многозначительно посмотрел на рыжего мужика.
— А вот теперь нам точно пора, — заявил Павел, поднимаясь из-за стола.
Геннадий с готовностью за ним последовал.
Растряся внутренности и мозги на проселочных колдобинах, Кауров и его рыжий ангел-хранитель наконец выбрались на волгоградскую трассу. Павел включил магнитофон. Неизвестный певец козлиным голосом исполнял лирическую балладу: «Тепло от огня старых ветреных мельниц любви у меня в груди. Один пробираюсь ночным теплым небом судьбы всем мечтам назло… А за стеклом такая белая беглая луна, белая беглая луна…».
Но водитель и пассажир вполуха слушали эту тарабарщину. Они травили друг дружке анекдоты про «запорожцы» и «мерседесы», то и дело оглашая салон громким ржанием.
— У нас тут, кстати, к «запорожцам» народ хорошо относится, — сказал Павел. — Дешевая машина, ездит, и ладно. На речку, в райцентр или на земельный участок. Перед кем красоваться-то? В наших краях «запорожец» — считай, каждая третья машина.
— Тяжело вам живется тут, — сочувственно произнес Кауров.
— С чего ты взял? — спросил собеседник.
— Многие, с кем довелось общаться, на жизнь жаловались.
— Так ты ж общался с одним старичьем. Чего им осталось, кроме как жаловаться. А по мне, так здесь очень даже хорошая жизнь. Главное водку не жрать. Места у нас заповедные. Ты росой умывался когда-нибудь?
— Нет.
— А я летом каждый день умываюсь. Утром с петухами, едва солнце глянет, выйду в сад. Тихо. Небо нежно-розовое, как вишневый цветок. В воздухе свежесть туманом застыла. Природа еще от сна не отошла. Трава аж блестит, переливается, к земле гнется от влаги. Аккуратно так приляжешь в нее лицом и чувствуешь — тело твое как соком наливается, голова от травяных ароматов кругом идет, а мурава со всех сторон щекочет тебя и ласкает. Ни в какой джакузи такого удовольствия не получишь. Потом — на турник, тело расправлять. И так каждое утро! А в выходной день ружье за плечи и в лес. У нас зайцы за околицей бегают. А рыбы в Медведице — как в консервной банке: щуки, сомы, караси… Как бы, думаю, я в городе без этого жил. Тут я вольный человек, а там был бы крепостным работником. Крутился бы в бетонной клетке, как белка в колесе. Каменные джунгли. Заблудишься в них и самого себя не найдешь…
Хорошо говорил Павел. Смачно. В Каурове аж зависть возникла к его образу жизни. Он захотел показать водителю, что тоже не лыком шит.
— А я сегодня трех волков в степи видел. Близко. С одним из них мы в глаза друг другу долго смотрели.
— Зря, — Павел осуждающе покачал головой.
— Почему это?
— Примета плохая: глаза волка увидеть — убитым быть.
— Никогда про такую примету не слышал, — не поверил Геннадий.
— Это потому, что нет у вас в городе настоящих волков.
В сравнении с Даниловкой и уж тем более с Островской заштатный городок Фролово выглядел центром мировой цивилизации. При подъезде к нужному дому на улице Ленина Геннадий разволновался. Перед тем как войти в нужный подъезд хрущевки, глянул в небо и увидел на нем россыпь звезд. В последний раз столько же он наблюдал в Питере у себя на балконе, в тот самый день, когда случился у них с Полиной разрыв. «Звездное небо — плохой знак для меня», — решил Кауров. Он чувствовал, как колотится его сердце. Когда стали подниматься по лестнице, потемнело в глазах.
Ну вот и третий этаж, нужная дверь. Кауров медлил.
— Чего же ты? — рыжий Павел сам нажал на звонок. Почти сразу послышались легкие шаги.
— Кто там? — спросил тихий женский голос. Геннадий сглотнул слюну:
— Это я…
Глупее реплики нельзя было придумать. Кауров спохватился.
— Простите! Я, я… насчет Лазаря Черного. Я нашел в стене фотографию вашей матери…
