Дверь отворилась. На пороге стояла женщина в домашнем халате. Каурова сразу же притянули ее глаза. Они были посажены так глубоко, что казались двумя маленькими колодцами, в каждом из которых отражалось по голубой луне. Мария Анисимова так смотрела на Каурова, что ему на миг почудилось, будто он падает в эти колодцы. Женщина выглядела моложе своих 72 лет. Она не имела сходства ни с Дарьюшкой, ни с братьями Рогачевыми. А вот с Геннадием, странное дело, у нее что-то общее было.
— Повторите, пожалуйста, что вы сказали, — обратилась женщина к нему.
— Я Кауров Геннадий. Но вам моя фамилия, наверное, ни о чем не говорит…
— Почему же, говорит. Продолжайте.
Геннадий рассказал про содержимое тайника, и с каждым его словом две луны в глазах женщины становились все ярче.
— Проходите. Я верила, что однажды это случится. А вы кто такой?
Последний вопрос был адресован рыжему Павлу.
— Это мой помощник. Из станицы Островской. Без него я бы в жизни вас не нашел, — отрекомендовал Кауров своего спутника.
— Из Островской? Как ваша фамилия?
— Остроухов, — рыжий мужик впервые за весь вечер выглядел смущенным.
— Не слыхала такой фамилии.
Не снимая обувь, они прошли вслед за хозяйкой в единственную комнату. В ней было много цветов и растений в вазах, горшочках и кадках, от чего помещение напоминало маленький садик. Дочь Дарьюшки предложила Геннадию сесть в кресло возле торшера, Павла разместила на диване, а самой себе пододвинула стул. Потом она извлекла из серванта большую фотографию в картонной рамке и протянула Каурову. На снимке было увеличенное молодое улыбающееся лицо Дарьюшки крупным планом, но Геннадий сразу же перевел взгляд на другое, маленькое фото, вставленное в прорезь рамки. Он узнал снимок и человека на нем. Без сомнения, это была вторая половинка фотографии, найденной им в тайнике. На него смотрел молодой дед Аким! Он был без бороды и усов, но зато у него торчал из-под фуражки красивый высокий чуб. Дедушка стоял, подбоченясь, гордо выпятив грудь, положив ладонь на эфес шашки — точь-в-точь, как казаки на снимках в школьном музее станицы Островской. Вот только фуражка и гимнастерка были ему великоваты. Художник Артемий Тарасов не обманул. Молодой дед Аким имел явное сходство с портретом, лежавшим у Каурова органайзере.
«Ну вот и все!» — мелькнуло у него в голове.
— Это мой дед — Аким Кауров! — вынес Геннадий вслух свой вердикт.
— Это Лазарь Черный, — поправила его Мария Анисимова. — Дай я тебя обниму, родственничек.
Геннадий встал с кресла и неуклюже подсунулся под объятия женщины. Ему было очень неловко. Ведь он-то знал, что никаким ее родственником, скорее всего, не является. И рыжий мужик тоже знал. Они с Кауровым обменялись взглядами. Геннадий пожалел, что слишком много рассказал случайному спутнику. Ладно бы он один был в курсе того, что Мария Анисимова — вероятно, плод не выстраданной любви, а группового изнасилования, что она дочь не Лазаря, а кого-то из его врагов. Это тайное знание наполняло бы встречу с ней возвышенной болью. Но присутствие третьего лица делало ее двусмысленной, почти неприличной. Да еще вдобавок Павел совсем не к месту подал голос со своего дивана:
— А про братьев Рогачевых вам известно что-нибудь?
Геннадий метнул в рыжего предупреждающий взгляд. Мария Анисимова достала платочек. После объятий с Геннадием ее глаза-колодцы были полны слез, и женщина принялась их промокать.
— Рогачевы в 20-е годы в станице Островской всем заправляли. Но потом папа приехал и их порешил, — ответила она на вопрос и всхлипнула. — К маме на хутор Гурин после этого милиционеры наведывались, выясняли, не встречалась ли она с Лазарем Черным, не заезжал ли он к ней. Она сказала, что не заезжал, но за весточку о нем их поблагодарила. Милиционеры хотели уже везти маму в Даниловку на допрос, но тут дядя ее Антип Федорович вступился, он коммунист был заслуженный и председатель гуринского колхоза «Путь Сталина». Не отдал племянницу милиционерам, поручился за нее и за то, что не приходил Лазарь Черный на хутор…
— Вы уверены, что это Лазарь Рогачевых убил? — решил уточнить Геннадий.
— Лазарь, — твердо заверила его Мария Анисимова. — Он сам маме об этом сказал.
— Так приезжал, значит! — воскликнул Кауров.
— Приезжал. Но уже после войны, в 1954 году, сюда во Фролово. На одну ночь. Они виделись с мамой на квартире у какого-то неизвестного мне человека. Наутро мама приходит, говорит: «Собирайся! Бежим на вокзал! А то всю жизнь потом будешь жалеть». На перроне посадила меня на скамейку и ушла куда-то. А примерно через час появляется с ним. Он хоть и старше, чем на этой фотографии был, хоть с бородой и усами, а только я сразу признала его — отец, Лазарь Черный, любовь всей маминой жизни! Кепка на нем была на лоб низко надвинутая, пиджак серый и чемоданчик в руке. Идут с мамой рядом и в то же время как бы поврозь. Мама мне украдкой знак подала — сиди, мол, на скамейке, не вставай. Отец взгляд на мне задержал — все нутро будто обожгло от этого взгляда. Прошли они мимо, а тут и поезд на Ленинград подошел. Стоянка минуты три. Отец коснулся маминой руки и в вагон запрыгнул. Мама стоит вверх в окно смотрит, а он, видать, с той стороны — на нее. Поезд тронулся. Мама что-то шепнула губами, даже рукой на прощание не помахала. Вот так простились они навсегда. Тут мама обернулась ко мне. Гляжу, а у нее все лицо от слез мокрое. «Видела своего отца?» — спрашивает. Тут и я не удержалась — идем с ней вдвоем по перрону, ревем как белуги. В тот раз отец и рассказал маме о своей жизни в разлуке с ней. И про приезд в Островскую в 1929 году. Как ночами вдоль Медведицы шел до станицы, а днем по балкам и лесам хоронился. Питался рыбой, которую в речке ловил. Потом свой старый тайник с оружием откопал, коня украл из колхозного табуна. Ну а как Рогачевых прикончил, у родственника своего, деда Акима Каурова, несколько дней раненый укрывался. Там и документом разжился на всю оставшуюся жизнь. Дед ему какую-то свою справку отдал — паспортов ведь не было тогда. Отец дату рождения в ней подправил, да и уехал с этой справкой в Среднюю Азию, стал Кауровым с того дня…
— Выходит, он совсем один был?! — воскликнул Геннадий. — Никто больше не помогал ему убивать Рогачевых?
— Один.
— Вот это дедушка! — Кауров глянул на Павла Остроухова, надеясь, что тот разделит его восторг. Но Остроухов уставился куда-то в пол. И так же, глядя в пол, сформулировал женщине новый вопрос:
— За что именно ваш отец с Рогачевыми хотел поквитаться?
Слова «Ваш отец» он произнес с нажимом. Геннадий начал ощущать тревогу, исходящую от человека. Но Марию Лазаревну вопрос не смутил.
— Мама говорила, он братьев этих люто ненавидел. Видать, именно их считал виноватыми в том, что его отца расстреляли. После этого он ведь и подался в лес мстить. Но только в 1929 году удалось ему, наконец, до Рогачевых добраться.
Опасаясь новых вопросов со стороны Остроухова, Геннадий решил перехватить инициативу в разговоре.
