— Поехали, поищем магазин, — понимающе откликнулся Павел Остроухов.
Геннадий поймал себя на мысли, что остроуховская «девятка» стала для него настоящей машиной времени. С помощью этой тачки он удачно переместился в прошлое, разгадал тайну своего деда и теперь вот вернулся «назад, в будущее» — почти как герой одноименного американского фильма.
— Я вот чего подумал, — обратился вдруг к нему рыжий спутник, — тут несколько поездов ночных на Волгоград идет. Тебе на поезде удобнее всего будет доехать до города. Еще и выспаться успеешь.
— Хорошая мысль. Но сначала водки!
В одном из ночных ларьков они купили мерзлый пол-литровый пузырь с подозрительной этикеткой. Каурову захотелось лихо выпить водяры из горла. Раньше в жизни он никогда не совершал подобных поступков. Горькая, резкая, разумеется, паленая сивуха обожгла гортань. Превозмогая отвращение, Геннадий опять приложился к бутылке. Водка стекала у него по губам. А из горла наружу уже рвался кашель.
Чтобы заглушить неприятные звуки, Остроухов включил магнитолу. В уши Каурову полилась уже знакомая тарабарщина: «Тепло от огня старых ветреных мельниц любви у меня в груди. Один пробираюсь ночным теплым небом судьбы всем мечтам назло…».
Но теперь эти слова уже не казались бессмыслицей. Наслаиваясь на водочный кайф, они вдруг превратились в настоящее откровение. «А ведь мы с Марией Анисимовой и вправду родственнички, — подумал Кауров. — У нас у обоих сидит в груди это „тепло от огня старых ветреных мельниц любви“ — дедовой любви» (внутри у Геннадия и впрямь было тепло от выпитой водки).
Припев песни оказался не менее символичным: «А за стеклом такая белая беглая луна, белая беглая луна…»
Луна, точно, была на небе, впереди над лобовым стеклом. Полная, круглая, как блин. Отчего она беглая? Да оттого, что сколько раз освещала путь вот таким же гонимым судьбой отчаянным беглецам, как его дед. Бежала вместе с ними по небу, была единственным верным другом в ночной степи. К ней они устремляли взор, полный надежды. А теперь, спустя много лет, он, кровный наследник одного из таких беглецов, вернулся в эти места и также бежит вместе с луной, будто отдавая неведомый долг, доканчивая дело, начатое беглым предком. «Вот он я, — захотелось закричать Геннадию неизвестным врагам во все ошпаренное водкой горло, — били, убивали, выжигали наше семя, а оно все равно проросло! Был Лазарь Черный, теперь я вместо него! Хрен вам истребить нашу породу».
Песня тем временем продолжалась. Неизвестный певец на кассете удивительным образом в нужный момент смог материализовать, переплавить в слова самые главные мысли и образы, пузырившиеся в хмельной голове:
«Вокзал электрический вырвал мне сердце, которым я так любил. Копил по весенним лучам это нежное море смертям назло…». И эти слова тоже били в десятку. Каурову вспомнилась сцена прощания деда и Дарьюшки в далеком 1954 году. Она больше всего поразила его в рассказе Марии Анисимовой…
— Вокзал! — голос Павла заставил Геннадия вернуться в реальный мир. А может, наоборот, окончательно из него выйти.
Они остановились у непрезентабельного одноэтажного здания старой постройки. «Вот тут все и было, — подумал Геннадий. — Тут дед с Дарьюшкой виделись в последний раз».
Он вышел из машины, но не спешил заходить внутрь вокзала, оглядывая его здание снаружи. Пожалел, что у него нет фотоаппарата. «Вокзал для двоих», — всплыло вдруг в мозгу название фильма. «Дедушка, я пришел сюда по твоему следу. Меня привел сюда голос крови», — мысленно произнес Геннадий и взялся за массивную деревянную ручку вокзальной двери. Перед тем как потянуть ее на себя, он погладил ручку, которой много лет назад могли касаться пальцы его деда. Посмотрел на стертые каменные ступени под ногами, хранившие отпечатки дедовых сапог и Дарьюшкиных туфель.
— Белая беглая луна, — произнес шепотом Кауров. На секунду закрыл глаза, силясь представить, как два этих человека когда-то входили на вокзал. Но не сумел — его пьяная голова сразу же закружилась. Геннадий, вцепившийся в ручку, качнулся назад, и дверь отворилась.
Там, за дверью, смысл странной фразы из песни «вокзал электрический» сразу же разъяснился. Преувеличенно яркий свет двух массивных люстр под потолком странно контрастировал с тусклой вокзальной обстановкой. На выкрашенных в зеленый цвет деревянных сидениях, ежась от сквозняков, дремали несколько человек. Какой-то дедушка готовился ужинать — очищал скорлупу с яйца. В стене зияли три квадратных отверстия билетных касс, два из которых были заколочены. Над ними висел фанерный щит с расписанием поездов. Геннадий уставился на него непонимающим пьяным взглядом.
— Ближайший поезд через час прибывает. Московский, — пришел ему на помощь Павел Остроухов.
— Во сколько он в Волгограде?
— В 5:15 — вот тут написано.
— Ну, давай!
— Чего давай? Стучись в кассу, бери билет!
Из переговоров с кассиром — сердитой заспанной теткой — выяснилось, что на станции Арчеда билеты продаются без указания места, то есть обилеченный пассажир должен носиться от вагона к вагону, спрашивать у проводников, есть ли места. С такой дурацкой системой обслуживания Кауров сталкивался впервые. Он даже потребовал жалобную книгу. Но Остроухов его успокоил.
— Да не заводись ты. Возьми для верности купейный вагон. В любом из них места свободные будут.
Кауров послушался совета умного и трезвого человека.
— Паша, можно я у тебя в машине водку допью? — спросил он, упрятав купленный билет в портмоне.
Паша не возражал. За всю жизнь у Геннадия не было приятеля, с которым он пережил бы совместные эмоции, сравнимые по силе и остроте с теми, что он испытал с этим малознакомым человеком из станицы Островской.
Кауров нащупал в кармане «Сникерс», последний из набора продуктов, купленных утром. Хлебнул еще водки и выплеснул на верного рыжего спутника все свои самые сокровенные мысли.
— Паша, Пашенька, дорогой мой человек, — пьяно шмыгая носом, начал Геннадий поток излияний. — Ты же меня счастливым сделал! Если б не ты, то кем бы я был? Геннадием Кауровым, обычным жителем городским. А теперь я кто? Самого Лазаря Черного внук! Чую даже, как сердце сильней застучало, как кровь в жилах бурлит. Нет, правда, потрогай, вот тут в висках пульсирует. Внутри все горит. Член, и тот от прилива крови стоймя стоит — не опускается. Это во мне сила бродит. Я и раньше чувствовал ее, да распознать не мог, сам себе в этой силе не признавался. А теперь она наружу поперла.
При этих словах Геннадий сжал в кулаке надкусанный батончик «Сникерса» так, что шоколад полез у него между пальцев.
— Доволен? — поинтересовался Павел.
— Угу, — промычал Кауров, слизывая с пальцев липкую шоколадную грязь.
— Ты портрет этот не можешь мне оставить на время? — попросил Остроухов. — У меня в Даниловке хороший знакомый — редактор районной газеты «Вестник хлебороба». Он его у себя пропечатает, объявление даст, глядишь, еще кто из дружков Лазаря откликнется — новые сведения сообщит. А портрет я тебе потом заказным письмом вышлю.
