Всего из станицы увели в Даниловку девять человек — шестерых стариков, про чьих сыновей было точно известно, что они служили у белых, бывшего станичного атамана, 67-летнего зажиточного деда Лузинова вместе со старшим внуком, бедовым и хулиганистым Яшкой, имевшим неосторожность обматерить из-за забора шедшую на рысях через станицу красную конницу, да еще местного сумасшедшего Федора Крымова, который повадился в последнее время рассказывать басни про немецкие «ерапланы», которые не сегодня завтра прилетят в Островскую и всех разбомбят.
Арестованные шли пешком, а пятеро конвойных ехали в подводе, запряженной старым лузиновским мерином. Рассказывали потом, что на самом краю станицы Федор Крымов, до того бывший тихим и послушным, вдруг задурил. Упав в дорожную пыль, он хватался за чужие плетни и ни в какую не хотел идти. Конвоиры пробовали отдирать его от плетней, но Федор так крепко цеплялся за них своими большими ручищами, что у них ничего не выходило. Тогда сумасшедшего стали бить по рукам прикладами. Федор скулил по-собачьи, дул на разбитые пальцы и все равно пытался цепляться. В конце концов его спеленали веревкой и швырнули в подводу.
Когда спустя пару часов Лазарь шел на речку ставить бредни на щук, на том месте еще видны были засохшие следы Федькиной крови — много облепленных мухами маленьких бурых пятнышек на придорожных лопухах. А когда обратно с реки возвращался, как раз возле этих лопухов его настиг детский крик. Обернувшись, увидел Лазарь двух пацанов, бегущих по дороге. Это были Федотка Зайцев и Егорка Стельнов. Они неслись в станицу со всех ног, поднимая пыль.
Лазарь понял — что-то случилось. «Казаков побили!» — кричал Федотка.
«Каких казаков? Избили, что ли, в степи кого? Может, и не наших казаков, а из ближних хуторов?» — полезли первые предположения в Лазорькину голову. Но их тут же накрыла другая мысль. Да и не мысль даже, а что-то другое. Что-то страшное и огромное разорвалось внутри и разлетелось осколками в живот, голову, сердце… Губы Лазаря прошептали: «Отец». И он изо всех сил рванулся бегом навстречу пацанам. Поравнявшись с ними, задал единственный вопрос: «Где?».
— В Игрищах, возле родника, — ответил Федотка, размазывая слезы по грязным щекам.
Игрища были самым красивым местом в округе. Большой, покрытый соснами вал окаймлял песчаную долину. Песок в ней был необычного красного цвета. А чуть копнешь, слоями шел песок уже других цветов — зеленый, белый, коричневый.
Старики рассказывали, что когда-то давно восставшие казаки-булавинцы после неудачного штурма Саратова пришли сюда в долину, насыпали вокруг нее вал, воткнули в него колья и долго учились брать приступом эту самодельную крепость. Ну а когда булавинцев царские войска отсюда прогнали, здешние казаки продолжали устраивать в песчаной долине скачки и разные военные игры. С тех пор место и прозвали Игрищами. На этом красном песочке в праздники собирался на гулянку народ из окрестных хуторов и станиц. Пели песни под гармошку, водили хороводы, скакали через костры. В лесочке на подступах к песчаной долине бил родник. Вот туда, к роднику, и бежал теперь Лазарь.
— Господи, пронеси! — скрипел он зубами и на бегу задирал голову в небо, прося у него помощи. Его нещадно слепило солнце. Степной суховей жарил лицо. Пот застилал глаза. А разлитая в воздухе терпкая горечь полыни дурманила мозг и обжигала легкие. Лазарь дико хотел пить. Он испытывал почти физическую потребность как можно быстрее оказаться у родника. Там, в Игрищах, еще жила надежда, и ему во что бы то ни стало нужно было застать, не упустить ее.
Он почти настиг эту свою надежду. Взобравшись на вал, сиганул вниз со склона. Не удержался на ногах и покатился кубарем. Уши и нос моментально забились песком. Он противно скрежетал на зубах и колол глаза, прилипал к потной спине под рубашкой. Лазарь пересек долину. Вот и лесок. Теперь ветки можжевельника хлестали его по лицу, цеплялись за ноги, будто пытались задержать, не пустить к роднику. Но Лазарь сделал злой последний рывок, продрался сквозь живую колючую изгородь. И отшатнулся назад.
Лазарь не увидел родника. А увидел что-то совсем другое. Он не сразу и понял, что именно. Его глаза будто привыкали к увиденному. По частям, по кускам выплывали из зелени листвы и травы два других, инородных цвета — белый и красный. Оголенные тела мертвых раздетых людей в белом исподнем, забрызганные кровью, — вот что это было. У некоторых кровь еще сочилась из ран, набухала пузырями под рубахами и штанами. Дед и внук Лузиновы с одинаково запрокинутыми головами и широко открытыми ртами лежали, взявшись за руки, друг подле друга. Сверху на них, обхватив последним судорожным движением простреленное горло, завалился старик Мурашов — единственный на всю Островскую полный георгиевский кавалер. Федор Крымов уткнулся головой прямо в родниковую лужу, будто припал к ней напиться воды. Сквозь воду казалось, что на его губах играет улыбка.
Лазарь, преодолевая ужас, подошел к мертвой куче. Обошел ее кругом. И не увидел среди расстрелянных отца. Лазарь встал на колени и троекратно перекрестился. Чудо, о котором он молил небеса, случилось. Почему отец избежал общей участи, Лазарь не знал, но он был по-настоящему счастлив. Даже вспомнил о жажде и с сожалением посмотрел на Федора Крымова, замутившего своей кровью чистую воду. Лазарь вытащил Федора за ноги из родника. Потом наклонился к источнику, принялся ладонями вычерпывать розовую воду из лужи. Черпал до тех пор, пока пальцы не свело холодом. Лазарь хоть и не был уверен, что вычерпал всю Федькину кровь, нагнулся к луже, стал жадно и долго пить. Склонив голову к роднику, вымывал песок из ушей. И тут вдруг увидел то, что хотел бы увидеть меньше всего на свете. В стороне, шагах в тридцати, виднелось еще что-то бело-красное.
Лазарь кинулся туда с бешено колотящимся сердцем, раздвинул густую траву и увидел знакомый отцовский затылок. Красное пятно расплылось у бати между лопатками. Было похоже, что он пытался бежать, но его настигла пуля конвойного. Осторожно, будто боясь разбудить отца, Лазарь коснулся его плеча.
— Батя, это я, — произнес он нелепую фразу. Начал трясти отца за плечи, пытаясь растолкать недвижимое тело. Потом припал ухом к отцовской спине, тщетно надеясь услышать дыхание. Схватил отца за руку — она оказалась холодной. Но Лазарь не поверил и этому. Он не раз слышал в станице рассказы о людях, похороненных в давние времена по ошибке, а потом к радости родственников выбравшихся из своих могил.
Лазарь перевернул отца на спину. У того оказались широко открыты глаза. Он смотрел так, будто из последних сил, сквозь боль собирался выкрикнуть какое-то слово, донести что-то важное до склонившихся над ним сына, берез и небесной синевы. Лазарь заглянул в глаза отца и увидел в них свое бледное отражение.
За последние два года Лазарь видел много мертвых людей, получал известия о гибели братьев. Но то, что случилось с отцом, застало его врасплох. В ногах не было силы подняться. Он не мог оторваться от последнего отцовского взгляда. Не мог поверить, что отец больше никогда не очнется.
Смерть страшила и удивляла Лазаря с детства. Его воображение не могло нарисовать ему грядущего рая или ада. Но однажды в шестилетнем возрасте он близко увидел посиневшего, изъеденного рыбами утопленника, выловленного в Медведице. С тех пор маленький Лазарь стал часто задумываться о смерти и тихонько плакал по ночам. Успокоил парнишку отец. Это случилось, когда они вдвоем на телеге возвращались с даниловской ярмарки. Отец тогда только вернулся с японской войны, живой и невредимый. Его не было дома почти два года, и маленький Лазарь отвык от него. Вся ярмарку он украдкой глядел на отца и не мог наглядеться. Все поверить не мог, что этот большой сильный дядька с красивым чубом и есть его родной батя. Это было так здорово, что Лазорька вдруг испугался когда-нибудь потерять отца.
