— Тятя, а ты больше от нас на войну не уедешь? — спросил он по дороге с ярмарки.
— Не уеду, сынок, я ужо по возрасту больше служить не должон…
Но этого ответа было мало Лазорьке. И тогда он задал еще один, самый главный вопрос, шилом засевший у него внутри.
— Тятя, а мы можем с тобой не умирать никогда-никогда?
Отец оторвал взгляд от дороги, внимательно посмотрел на сына и убежденно произнес:
— Можем.
— Правда? — обрадовался Лазарь.
— А то. Смерть, она кого к себе прибирает? Того, кто устал, замаялся душой и телом жить на белом свете. Или того, кто робеет ее. Едва чует гадюка, что человек дает супротив нее слабину, сразу оказывается тут как тут. У нас в Порт-Артуре урядник был из Усть-Медведецкой станицы по имени Еремей, по фамилии Злыдников, а по прозвищу Злыдня. Высоченный, здоровый — такого не всякий конь выдержит. И на лицо перекошенный весь. Так он сухим из воды выходил в любой боевой переделке! Не брали его ни пуля, ни шашка, ни снаряд. Исключительно везуч был в бою. Спрашивали его: «Ерема, ты заговоренный, али как?». А он отвечал, не берет его смерть потому, что он супротив нее секрет один знает. Ежели чую, говорил, что смерть где-то рядом, я как зарычу на нее: «Пошла прочь!», кулаками ей погрожу, ногами притопну, да морду пострашней сделаю. И показывал нам. Вправду, до того грозный у него становился вид, что запросто не только человек, но и смерть такого обличья могла напугаться. Хочешь, спробуем сейчас Еремы прием.
— Хочу. А как рычать нужно? — спросил Лазорька.
— Cмотри, — отец весь напрягся, аж жилы вздулись у него на шее и на руках. Выпучил глаза, сжал кулаки и отрывисто гаркнул: «Пошла прочь!». Крик получился не громкий, но резкий, как злобный рык дикого зверя. Неспешно бредущая по дороге, кобыла Машка, заслышав его, боязливо обернулась на седоков и прибавила ходу.
— Видал, — показал на кобылу отец, — действует Злыдни прием. Так же и смерть напужается, побежит от тебя еще быстрее, чем Машка. Ну а теперь давай ты пробуй!
Лазарь встал, изготовился. Надул щеки. Насупил брови. Сжал кулачки посильней. Топнул ногой о край телеги так, что едва не потерял равновесие, и звонко прокричал: «Пошла прочь!».
Кобыла на крик не прореагировала. А отец не удержался от смеха.
— Да ты садись, смерть пугать и сидючи можно. Давай еще раз.
Отец снова и снова заставлял сына кричать на воображаемую смерть. Лазарь и сам вошел в азарт, чуть голос себе не сорвал, строил смерти всякие гримасы. Отец даже прослезился от смеха. Но вот дорогу Машке перебежал суслик. И отец решил прекратить шумовые атаки.
— Во, побежал. Ишь как перетрусил. Все, будем считать, что Еремы прием ты усвоил. Не бойся смерти теперь. Пусть она тебя боится.
Лазорька откинулся спиной в телегу. Он смотрел на плывущие над ним редкие облачка и радовался вечной жизни. Радовался самому себе, отцу, кобыле Машке, жаворонкам в небе и сусликам в степи.
…Стоя над распластанным телом отца, Лазарь припомнил тот разговор о смерти. Он сжал зубы и кулаки, уставился прямо перед собой в пустоту мутным взором и прорычал, как когда-то учил отец, невидимому врагу: «Пошла прочь!».
Застыл и прислушался. Ему показалось, что все вокруг замерло. Не стало ни пения птиц, ни шелеста листьев. Лазарь развернулся и точно так же прорычал в другую сторону. Он еще долго грозил кулаками во все направления, отгоняя смерть от тела отца. Делал это до тех пор, пока позади него не послышались голоса — вдалеке кто-то перекрикивался. Это поднятые на ноги станичники бегут к месту расстрела, — догадался Лазарь. Совсем скоро они будут у родника, увидят убитых, увидят отца… Сама мысль о том, что другие люди будут глазеть на окровавленного, страшного, жалкого батю в кальсонах, покоробила Лазаря. Еще подумают, что он и вправду умер, заберут, закопают в землю. Там батя задохнется, не сможет выбраться и тогда уже точно погибнет. Такой беды Лазарь допустить не мог. Он обхватил отца за негнущиеся руки и потащил за собой по траве. Прислонил к ближней березе. Потом присел на корточки и запрокинул тяжеленное тело себе на спину. Обхватил отца одной рукой за шею, другой — за ногу. Боясь потерять устойчивость, аккуратно, нащупывая ногами в траве опору, медленно двинулся подальше от ручья вглубь березовой рощи. Когда-то в японскую войну батя вот так же тащил на себе в лазарет истекавшего кровью одностаничника Михея Пересветова. Потом уже, после войны, Михей часто заходил к ним в гости и, бывало, подвыпив, отец любил подхватить его на спину, показывая всем, как дело было.
Лазарь представил, что теперь он вытаскивает отца с поля боя.
— Щас, батя, потерпи. Недолго осталось, — беззвучно шептали его губы. Из глаз Лазаря текли слезы, он не мог их ни унять, ни вытереть, ни стряхнуть. Его взгляд замутился настолько, что он уже не разбирал дороги перед собой. Шел все медленнее. Шел до тех пор, пока у него не закаменели ноги. Когда сил не осталось, опустился на колени, осторожно завалил отца набок и сам упал на него. Он лежал, тяжело переводя дух, обхватив батю за шею, уткнувшись щекой в его колючую щетину, совсем как давным-давно в детстве, когда ему, маленькому сыну, еще дозволялось ластиться к отцу, а тому было не зазорно проявлять нежность к пацаненку.
Отдышавшись, Лазарь поднялся на ноги и побрел к краю березовой рощи. Там, где снова уходил вниз обрывом песок, он залег в траву и стал наблюдать.
Красная, залитая солнцем долина уже не была безжизненной. Наверное, все население станицы собралось в Игрищах. Бабий плач волнами докатывался до ушей Лазаря. Старики и подростки на кусках мешковины и конских попонах уже тащили покойников. За каждым телом тянулся хвост рыдающих родственников. Несколько старух бессильно опустились на песок и не могли подняться, но на них в суматохе никто не обращал внимания. Внезапно Лазарь увидел мать. Она, пошатываясь и растерянно оглядываясь по сторонам, вышла из леса. У Лазаря стиснуло сердце. Мать нервно мяла в руках снятый с головы платок, подходила то к одному, то к другому станичнику, спрашивала о чем-то, а те только пожимали плечами. Она искала отца, но никто ничего не мог ей сказать про него. Лазаря тянуло крикнуть матери, что они с отцом здесь, поблизости, но он заставил себя сдержаться.
Игрища опустели лишь с наступлением сумерек. Последним унесли Федора Крымова. Его мать, горбатенькая тетка Фекла, и двое малолетних братьев долго ждали, когда за телом придет из станицы вторая ходка взрослых парней. Фекла гладила мертвого сына по голове, а мальчишки застыли возле них на коленях, как два маленьких суслика. За все время ожидания они не проронили ни слова.
Когда внизу не осталось никого, Лазарь вернулся к отцу. Стоял, внимательно вглядывался в отцовское лицо, все еще надеясь разглядеть в нем хоть какие-то признаки жизни. Лазарь не знал, что ему дальше делать. Он сел рядом с отцом. Обхватил руками колени. Солнце уже было на последнем издыхании. Слева от Лазаря, со стороны станицы, сквозь негустую листву берез еще пробивались его последние агонизирующие лучи. Справа, со стороны Даниловки, подступала темнота. Внезапно Лазарь вспомнил о деде Каурове, который умел лечить людей и скотину от разных хворей. Может, дед сумеет оживить отца? Надо привести его сюда поскорее. Лазарь обрадовался этой мысли. «Подожди, батя, я мигом», — сказал он отцу и, не мешкая, тронулся в путь.
