Через неделю после похорон Кауров снова приехал на кладбище. Один. С бутылкой водки. На могиле отца пока не было памятника. Его обещали сделать лишь через месяц — обыкновенный прямоугольник из черного мрамора — не хуже, но и не лучше, чем у других. По заказу Геннадия художник вслед за фамилией «Кауров» должен был поставить еще и фамилию «Черный». Правда, не через дефис, а в скобках.
К своему огорчению, Геннадий обнаружил фотографию отца валяющейся на земле. Он заботливо отер снимок от грязи, водрузил на прежнее место среди венков.
Потом откупорил водку, достал из пакета две стопки и упакованные в полиэтилен полбуханки ржаного хлеба в нарезке. Одну стопку налил отцу, накрыл горбушкой, сказал: «Ну, будем, батя!» — и выпил. Он совсем не почувствовал горечи. «Наверное, это потому, что и так одна горечь внутри», — подумал Геннадий.
— Ты прости меня за все! — обратился он вслух к фотографии отца. — Мы так редко говорили с тобой, пока ты был жив.
Но что еще сказать, Кауров не знал. Он не мог сформулировать захлестнувшие его чувства. «И при жизни, и после смерти одно и то же, — с горечью досадовал на себя Геннадий. — Не найти самых важных и нужных слов». У него оставалась единственная надежда — что отец там, на небе, просто увидит его и сам все поймет. Может, он и не один там уже, а с дедом Лазарем. Сидят вдвоем на облаке, да за ним, Геннадием, сверху наблюдают. Он здесь за них пьет, а они там — за него. Вдруг подумалось: а что, если после смерти он тоже увидит отца, деда и других неизвестных ему предков?! Что, если их род — что-то вроде футбольной команды?! Он пока еще жив, то есть участвует в игре, но там, на скамейке тренеров и запасных, сидят его предки и что есть силы болеют за него. А смерть — это просто уход игрока с поля. Футболисты уходят по-разному. Если игрок просто достойно сыграл, он удостаивается ободряющих похлопываний и крепких мужских рукопожатий. На героя матча вся тренерская скамейка бросается с объятиями. А бывает и так, что футболиста, удаленного за неспортивное поведение, сразу выпроваживают со стадиона, даже не пустив на скамейку своей команды. Он уходит злой, обиженный на весь мир — на себя, на судью, на противника. Избегает встречаться глазами с тренером и своими товарищами, потому что подвел их, оставив команду доигрывать матч в меньшинстве. Как было бы здорово, закончив жизнь, попасть в объятия деда с отцом! Что может быть лучше этих объятий там, в конце пути! Но для того, чтобы удостоиться их, и не уйти с понурой головой под свист и улюлюканье трибун, ему, Геннадию, в оставшееся до конца матча время еще надо совершить пару-тройку спортивных подвигов.
Погода радовала — сиди себе на кладбище и водку пей под пение птичек и умиротворяющий шелест листвы. Но неожиданно Кауров погрустнел. Он вспомнил, как именно умер отец. Его уход был хоть и быстрым, но наполненным невыносимой болью. Плохая смерть. То ли дело кончина дедушки — ночью во сне. Геннадий подумал: а что если смерть — это тоже награда за прожитую жизнь? Вон дед Лазарь через какие только испытания не прошел, но выдержал, не сломался, и получил за это не смерть, а просто подарок! Самая же ужасная кара, которая только возможна — медленное, мучительное умирание. «На 75-м году жизни после тяжелой и продолжительной болезни…» — вспомнился Каурову голос диктора, объявляющего об уходе очередного из советских вождей. И он тут же сделал открытие. А ведь все они — что Брежнев, что Андропов, что Черненко (а до них еще Ленин, кажется) умирали долго, с каждым днем все больше напоминая окружающим живых мертвецов. Вождям коммунизма досталась тяжелая смерть. Наверное, это была им расплата, кара, которую они начали получать еще при жизни за свои великие грехи перед страной. А дедушку Лазаря, бандита и убийцу красноармейцев, смерть перед тем, как забрать, ласково убаюкала. Вот она, высшая справедливость!
— Мое почтение! — размышления Геннадия вдруг прервал чей-то голос.
На дорожке между могилами стоял мужик в телогрейке с лопатой и изо всех сил старался придать своему лицу приветливое выражение. Но Кауров сразу понял: мужику просто хочется выпить — очень уж соблазнительный пузырь водки Smirnoff он приобрел в фирменном алкогольном супермаркете.
— А ведь это я батюшке вашему могилку копал, — сделал признание незнакомец. — Хорошо ему здесь будет лежать.
— Чего хорошего-то? — спросил Геннадий.
— Ну как же. На пригорочке туточки осенью и весной всегда сухо будет. А чуть дальше пройти — одни лужи, к могилкам бывает не подобраться, постоянно из-за этой воды подновлять их приходится.
Кауров решил все-таки предложить собеседнику водки.
— Будешь? — кивнул он в сторону бутылки. — Только стаканов у меня нет.
— А стакан и не нужен. У меня свой имеется, — мужик проворно извлек из кармана телогрейки круглую пластмассовую коробочку, тряхнул ею, и в его руках оказался складной стакан.
— Ну, за помин души раба Божия… — проникновенно начал могильщик. Взглянул на табличку и уточнил — раба Божия Павла.
Кауров молча кивнул и тоже выпил. Водка понемногу начинала давать по башке.
— Вы что, в Бога веруете? — с издевкой спросил Геннадий могильщика.
— А как же! — ответствовал тот. — Работать на кладбище и в Бога не верить — свихнуться можно. Шутка ли — одни трупики вокруг. А если осознать, что душа человека после смерти не исчезает, а на небо отлетает, то и нет в трупиках и могилах этих ничего страшного.
— Неужели совсем страха не бывает?
— Нет. Тихое место. Ничего тут такого не происходит. Ни стрельбы, ни ругани, ни очередей за продуктами. Я на кладбище — с августа 91-го. Аккурат после путча устроился. Ельцин в Кремль перебрался, а я — на погост. Так судьба распорядилась. Я ведь историк по образованию. Годик в школе поработал и понял — лучше уже на кладбище с покойниками, чем в школе с детьми. Поначалу, думал, временно здесь, а потом подыщу какую-нибудь должность поприличнее. Да вот затянуло. И потом, скажу по секрету, таких денег, как тут, мне с моим университетским образованием нигде больше сегодня не заработать. Кладбище, оно во все времена прокормит — что при коммунистах, что при демократах как умирал народ, так и умирает. Сейчас еще и побольше разика в два. Знай копай! Вон там, слева от центральной аллеи, — бандитские участки: крошат друг друга почем зря, потом еще милиция приезжает — эксгумации делает. А туточки возле батюшки вашего — молодежи уже до тридцати могилок. Это все наркоманы, от передозировки окочурились.
«Черт, неприятное соседство», — подумал Геннадий.
— Да вы не переживайте, — будто прочитал его мысли могильщик. — Здесь и профессура, и генералы. Смерть всех равняет. Скелеты у всех похожи.
— Так вы уверены, что душа человека бессмертна?
— Абсолютно. В египетской Книге мертвых сказано: стоит произнести вслух имя умершего, и он сразу же оживет. Да, слава Богу, есть еще вещи, неподвластные нашему пониманию. Мы их не можем осмыслить, а можем только наблюдать. Я тут на кладбище тоже сделал кое-какие наблюдения. Иногда в первые часы после похорон, особенно в жаркую погоду, после дождя над могилой облачко видеть можно. Легкое такое марево высотой не больше 20 сантиметров. По форме оно напоминает силуэт покойника. Что это такое? Может, душа и есть?
