— Случилось чего? — спросила она у Каурова.
— Случилось.
— Может, надо чего? У меня есть милиционеры знакомые.
Но Кауров, услышав про милиционеров, только поморщился.
— А ты вот что, — пришла вдруг ему в голову шальная мысль, — приведи-ка мне на ночь своих студенток!
…Девочки оказались так себе. На любителя. Великанша запустила их в комнатуху Каурова в полпервого ночи.
— Это вот Маша, а другая Наташа, — представляя девушек, квартирная хозяйка подмигнула Геннадию. Обе проститутки были в черных лосинах. Но если на худенькой Маше они смотрелись вполне органично, то Наташу, которая весила, должно быть, килограммов восемьдесят, несколько уродовали. Ее тяжелый и мясистый зад в этих лосинах угрожающе вываливался во все стороны из-под зеленой футболки, перетянутой на поясе замшевым ремешком. Крупные черты лица и мощные выпуклости на теле делали Наташу похожей на героинь художника Кустодиева. Сходство довершали длинные белые кудри, которые эта русалка легкого поведения распустила по плечам.
Встретив обеих девушек на улице, Кауров не обратил бы на них внимания. Но сейчас ему не приходилось выбирать.
— Мне, девчонки, очень плохо сейчас, — признался Геннадий, едва за хозяйкой квартиры захлопнулась дверь. — Хочу забыться на несколько часов. Снять напряжение. Вот зачем я вас позвал.
— Ладно, — сказала Маша и начала стаскивать лосины.
— Только за оральный секс — двойной тариф, — предупредила Наташа и достала из сумочки коробочку презервативов.
— А вы правда гимнастки из Лесгафта? — спросил Геннадий.
Девушки переглянулись. Потом Маша кивнула. А Наташа честно призналась:
— Я не гимнастка, а толкательница ядра.
Кауров шагнул к проституткам. Все втроем неловко рухнули на софу так, что пружины жалобно взвизгнули. Началась куча-мала. Геннадий стаскивал с толстого зада Наташи лосины вместе с черными большими трусами. Маша, фальшиво постанывая, расстегивала ему пуговицы на ширинке. Наташа остервенело вскрывала ногтями упаковку презерватива. Руки, ноги и головы трех человек начали сплетаться в причудливый узел. Кауров и не заметил, как очутился в Наташе. Он намотал ее русалочьи волосы на правый кулак, уткнув девушку лицом в грязную обивку софы. А пальцы левой руки вонзил в склизкую промежность Маши.
…Текли минуты, лоб покрывался испариной, но радость секса не наступала. Устав впустую совершать одни и те же механические движения, Геннадий вылез из Наташи, вытащил пальцы из Маши. И, тяжело дыша, откинулся спиной на висящий на стене гобелен.
Девушки, проявили понимание к ситуации. Они не показывали удивления, не задавали вопросов. Наташа перевернулась на спину и тоже отдыхала. Маша соскочила с кровати и, облокотившись локтями о подоконник, стала смотреть на Московский вокзал.
— Это правда, что вы с тем пацаном из соседней комнаты, что из дома сбежал, трахались? — спросил Кауров.
— С Артуром? — уточнила Маша. То, что она назвала подростка по-взрослому — полным именем, а не Артурчиком (по примеру квартирной хозяйки), Каурова уязвило. Значит, пацан заслужил у проституток уважение — не то что он!
— Да, с ним.
— Способный мальчик, далеко пойдет. Мы у него первые были… — сообщила Маша, не отрывая взгляд от вокзала.
«Какая мерзость! — подумал Кауров. — И эти твари, возможно, когда-нибудь будут преподавать моему подросшему сыну Василию физкультуру!».
Этот разговор сильно его разозлил.
— Иди-ка сюда, — велел он Маше, — в рот у меня возьмешь.
Студентка нехотя оторвалась от подоконника, но исполнила поручение — встав на колени перед клиентом, засопела, тыкаясь ему в пах. Она даже начала покусывать любимый орган Каурова.
— Эй, полегче! — предостерег он.
Услышав это, Наташа прыснула от смеха:
— Да вы не бойтесь. Она не откусит.
Этой пошлой фразой Наташа враз загасила вспыхнувший было в Каурове телесный пожар. Он решительно отстранил от себя губы худой проститутки. И обратился к толстой.
— А ты, шалава, иди и встань раком к окну.
Девушка хмыкнула, но подчинилась. Кауров елозил по Наташе взад и вперед без малейшего кайфа. Им двигала исключительно злость. При этом он даже не смотрел на сексуальный объект. Его взгляд скользил поверх Наташиной головы и упирался в Московский вокзал, под крышей которого в эти минуты бурлила транзитно-буфетная, бомжово-ментовская жизнь. Ожесточенно трахая проститутку Наташу, Геннадий заставил себя поверить в то, что он трахает эту гадкую жизнь, в которую имел несчастье окунуться в последние сутки и из которой никак не мог выбраться. Только грязно оттрахав, ее и можно победить и больше уже никогда не бояться! — с этой мистической мыслью Кауров наконец испытал оргазм, что есть силы вцепившись в Наташины волосы. Его последние судорожные рывки были так сильны, что девушка, рухнув грудью на подоконник, закричала «Все, хватит!», опасаясь вывалиться в окно.
Едва отдышавшись, Кауров прохрипел проституткам: «А теперь пошли вон отсюда!» — и швырнул на софу толстый комок смятых купюр…
Он так и не смог заснуть. Ночью периодически вскакивал к окну и нервно курил, а затем лежал трупом, уткнувшись в подушку. Мысли то вспыхивали, то затухали. Жажда деятельности сменялась полной апатией. Геннадий умирал от неясности. Самым страшным было то, что он не знал, откуда и за какие грехи на него свалилась эта небесная кара.
«Кацнельсон может ответить на все вопросы», — повторял про себя Кауров, будто заклинание. Ничего другого в голову просто не приходило. До «Гермеса» Кацнельсон был освобожденным комсомольским работником в аэропорту Пулково. Через знакомых пилотов начал возить в грузовых отсеках самолетов разный дефицитный товар — хрустальные люстры, сервизы. Создал кооператив. Пару раз при Каурове обмолвился, что приходилось даже ездить на бандитские стрелки. Потом два года жил у родственников в Израиле. Якобы в школе экономики учился. А может, скрывался? Улаживал оттуда из-за границы свои питерские бизнес-проблемы? «Темный тип, человек с двойным дном», — решил Геннадий. К 7 утра он Кацнельсона уже ненавидел.
В 7:45 встал. Нервно оделся. Нервно умылся. Превозмогая утреннюю тошноту, позавтракал на вокзале стаканом сметаны. И в 8:45 уже встречал шефа в его приемной. Кацнельсон удивленно вскинул на Каурова свои густые брови и спросил:
— Что-то случилось?
— Случилось, — буркнул в ответ Геннадий, смутно припоминая, что уже слышал подобный диалог в фильме про Штирлица. — У меня к вам, Григорий Семенович, серьезный разговор.
Кацнельсон старательно изображал участие на лице. Это лицо уже вызывало у Каурова отвращение.
— Как ваши дела? — поинтересовался начальник, когда они расположились в его просторном кабинете.
— Плохо, — ответил Геннадий, сверля шефа глазами.
