Кацнельсон поправил пальцем дужку дорогих очков в золотой оправе, и понимающе кивнул.
— Да. Такое горе. Я вам сочувствую.
— Григорий Семенович, я не о том, — Кауров решил сразу перейти к сути вопроса. — Скажите, у вас в последнее время не было проблем в бизнесе? Ну там, может быть, с криминальными структурами или с какими-нибудь иными серьезными людьми? Может, были угрозы в ваш адрес?
На пухлом носу Кацнельсона волосы встали торчком.
— Простите, не понял…
— Меня уже двое суток преследуют неизвестные люди. Лишь по счастливой случайности я сейчас сижу перед вами, а не валяюсь где-нибудь с дыркой в башке, — выпалил Кауров начальнику. А потом добавил тихонечко: — Григорий Семенович, я не знаю, что думать. У меня нет личных врагов, которые хотели бы моей смерти. Поэтому в голову приходит только одно — причину этих преследований следует искать здесь, на работе. И отыскать ее мне поможете только вы.
Кацнельсон растерянно моргнул несколько раз.
— Геннадий, вы меня не разыгрываете?
Кауров нервно усмехнулся.
— Я вас вообще когда-нибудь разыгрывал?
— Ну да, ну да. Так что вы хотите, чтобы я вам сказал? Угрозы? Нет, не было. У нас все нормально сейчас. Два года назад имелись проблемы, но мы их тогда и решили. Не буду скрывать, у нас, конечно, есть «крыша», как у всех в наши дни. Но это очень и очень серьезные люди, скажем так, из спецслужб. Они все грамотно разрулили и с «тамбовцами», и с «казанцами». Поверьте, мы сегодня надежно прикрыты.
— А конкуренты? Этот Лисичкин со своей фирмой «Шарм»?
— Вряд ли. У него свои точки, свои контрагенты. Вы же знаете. Нам нечего делить. Года через полтора, когда рынок насытится, может, и столкнемся. А пока что мы не враги. Вы вот что: расскажите, пожалуйста, подробнее, что там у вас приключилось. Может, я чего и соображу.
Неужели Кацнельсон ни при чем? Кауров терял последнюю надежду. Упавшим голосом он принялся посвящать шефа в события последних двух дней. Тот слушал внимательно. Но так ничего и не сообразил.
— Да, не позавидуешь вам, — изрек Кацнельсон. — Вряд ли это милиция. Хотя, с другой стороны, кто их знает. Кто сейчас отличит мента от бандита? Я думаю, вам лучше всего отпуск продлить на недельку-другую. Возьмите путевку семейную куда-нибудь на юга, лучше всего за границу. Отдохните, успокойте нервишки. А я тем временем с нашими кураторами из спецслужб свяжусь, пусть выяснят ситуацию. У них, в отличие от нас с вами, все возможности для этого имеются. Вернетесь из отпуска, глядишь, что-нибудь да прояснится.
Эти слова шефа Каурова слегка успокоили. Что может быть лучше заступничества спецслужб?
— Спасибо. Я и сам об отпуске хотел попросить.
— Ну вот и чудно. Прямо сейчас пишите заявление.
…На прощание, стоя в дверях приемной, начальник обнял подчиненного. И даже не вполне уместно расцеловал его в обе щеки. Кауров при этом испытал пугающее предчувствие, что видит Кацнельсона в последний раз.
К Московскому вокзалу Геннадий приехал на метро. И прямиком отправился в подъезд дома, в котором уже дважды снимал квартиру. Но не стал подниматься по лестнице. А быстро выскочил через черный ход. И побежал проходными дворами. Если за ним и был хвост, теперь он наверняка отпал.
Попетляв по окрестностям, Кауров снова спустился в метро — и успел на электричку за три минуты до ее отхода (расписание он уточнил заранее еще на работе, по справочному телефону). На его счастье, в поезде даже оказался один очень удобный для обнаружения слежки вагон — в нем ехала большая группа цыганок с цыганятами. Стоял жуткий гвалт, чумазые дети, гоняясь друг за другом, скакали по всем сиденьям, курили прямо в вагоне и быстро выкурили из него всех «нецыган», за исключением одного пассажира — Каурова, который соседству с цыганами был только рад. Всякий нормальный человек не мог оставаться в этом бедламе — следовательно, любой, кто на такое решился бы — стопроцентно был бы «шпионом».
После станции Сиверской одна из цыганок подошла к Каурову и села рядом:
— Дай я тебе погадаю, касатик!
Это была еще молодая и довольно красивая женщина. Ее тонкие длинные пальцы были усыпаны серебряными колечками, а запястья — звенящими браслетами. Геннадию захотелось прикоснуться к этой красивой смуглой руке, и он с готовностью протянул цыганке свою ладонь. Та принялась водить по ней указательным пальцем.
— Все расскажу, что было и что будет, — начала она свое пророчество. — Горе ты только что перенес. Но это не последнее горе…
После этих слов Геннадий хотел выдернуть ладонь, но цыганка вцепилась в нее ногтями и зашипела:
— Ч-ши, ч-ши. Тихо, касатик. Успокойся и слушай до конца. Вижу горящий лес, сильный красный пожар. Вижу волка с волчатами и охотников на конях. Чтобы спастись от охотников и от логова их отвести, волку в огонь надо прыгнуть. Сможешь прыгнуть, касатик?
Цыганка внимательно посмотрела Каурову прямо в глаза.
— Да иди ты… — смог он, наконец, выдернуть ладонь. — Никуда я не буду прыгать.
— Зря ты так, — цыганка сокрушенно покачала головой, — если ручку не позолотишь, быть беде.
Женщина вела себя уже как явная вымогательница.
— А может, тебе еще ножку позолотить или какое другое место?
Цыганка в ответ неприятно ощерилась и вдруг, ловко вцепившись в шевелюру Геннадия, выдернула из нее несколько волосков.
— Не дашь денег, через волосы порчу нашлю.
Загадочные действия цыганки внушили страх Каурову, и без того изрядно напуганному за последние дни. Он решил на всякий случай перестраховаться.
— Ладно, на тебе сто рублей и отвяжись.
Но цыганка, скомкав бумажку, не спешила отвязываться.
— То-то, касатик. Слушай, что мудрая женщина говорит. У тебя на плечах здоровый ведьмак сидит, силу твою высасывает. Только в пламени красном от него спасенье найдешь. Или погибель…
«Что за чертовщина?» — Кауров припомнил страшные пророчества деда Панкрата из станицы Островской. Тот ведь тоже говорил о каком-то огне. «Спрячься в огне. Убей двух врагов. Приготовься муки принять», — кажется, так заклинал его сумасшедший старик. И вот теперь что-то похожее предрекала цыганка. Разве бывают в жизни такие совпадения?
— Ты еще скажи, что я должен убить двух врагов.
Цыганка улыбнулась в ответ:
— Нет, касатик. Враг один у тебя. Но он двухголовый…
Пришел в себя Кауров только на лужском вокзале. Цыганка своим гаданием нагнала на него такого страху, что он вообще перестал что-то соображать. Будто отключился на время. Когда вышел на перрон, его всего колотило.
Геннадий присел на скамейку. И тут же услышал над ухом:
— Эй, братан, полечиться хочешь?
