Серега смотрел на эту новую асоциальную личность с чувством глубокого творческого удовлетворения. Ему вдруг стало интересно понаблюдать за пьяным Кауровым, даже поговорить с ним. Он и себе плеснул водки. Уж больно живописно было тут, на берегу речки, и уж больно необычна — сама ситуация. Серега согрел горло глотком. И теперь они с Кауровым стояли друг против друга с пустыми стаканами.
«По-любому тебя шлепнуть придется, — торжествующе подумал Серега. — Даже если отец решит не лишать этого заморыша жизни и отпустить, он обязательно заявит в милицию. За похищение человека с применением насилия — от 5 до 10 лет. Слишком опасный свидетель. А если все-таки не убивать? Как свести к нулю его показания? Содержать в глухом месте — лучше с завязанными глазами — и не говорить, кто куда и почему его вывез…».
Но пленник прервал размышления Рогачева самым бестактным образом.
— Станица Островская? — спросил он Серегу и пьяно улыбнулся.
Михалыч, Лука и Маргел вопросительно вскинули на Рогачева глаза.
«Мертвец, точно, мертвец, — подумал Серега. — Ну не хочет человек даже гипотетически жить на белом свете! Сначала в Питере дал себя в ловушку загнать, а теперь, благодаря своей догадливости, окончательно подписал себе приговор. Нет, не баловень судьбы! Видать, все родовое везение Лазарь Черный с собой в могилу забрал, потомкам ничего не оставил».
— Какая синица покровская? — переспросил Серега, не желая ни в чем сознаваться.
— Не синица, а станица, — настаивал Кауров. И многозначительно добавил: — Там корень зла.
— Сколько тебе лет? — в ответ на это поинтересовался Серега.
— Тридцать три, — сообщил Геннадий.
— Возраст Христа… — на секунду задумался Рогачев. — Ну и чего ты в своей жизни сделать успел? Чего в ней было самого важного?
Кауров напряг лоб.
— У меня есть работа. У меня есть Полина, Василий, — сказал кровный враг.
Услышав про Полину, Рогачев тяжко вздохнул и произнес:
— Негусто.
— Это не все, — продолжил Геннадий. — Еще теперь дедушка есть, Лазарь Черный, и целая скамейка запасных.
— Чего-чего? — не врубился Серега.
А Кауров ощерил разбитые, измазанные килькой губы в подобие улыбки, изрек заплетающимся языком: «Мы — команда». И угрожающе рыгнул.
— Команда, значит, — усмехнулся Серега. Он не улавливал смысла слов собеседника. Но ему не нравилась интонация. Голос Каурова больше не дрожал, а взгляд перестал быть затравленным. Похоже, водка на время убила в нем страх.
— Смерти боишься? — задал он Геннадию страшный вопрос. Тот кивнул. И обреченно опустил голову, будто внезапно лишился сил держать ее на плечах.
«То-то, — подумал Серега, — парой слов могу всю храбрость твою уничтожить».
— В твоей жизни был хоть один мужской поступок? — продолжил допытываться он у стоящего перед ним жалкого существа.
Кауров молчал.
— Не было, — подсказал Серега правильный ответ. — Сколько вас таких. Вы — команда из низшей любительской лиги. Команда до первой серьезной игры. С виду упакованные мужики. Вроде все при вас: карьера, бабки, жены, любовницы. Но это лишь счастливое стечение обстоятельств. Не более. Это только до первого шухера. До первого лезвия у горла, до первого утюга возле рожи, до первой ножки от табуретки у раздвинутой жопы… Полина, Василий, говоришь. А ты готов за них драться и умереть? Но не дать кому бы то ни было трахнуть твою жену на глазах у твоего сына?
Кауров выронил консервную банку. Каждое Серегино слово как молот обрушивалось на него. И Рогачев явственно видел, как низко опущенная голова кровного врага неуловимо сотрясалась от этих ударов.
Внезапно голова вскинулась. И на Серегу уставились красные мокрые неживые глаза.
— Ты сделал это? — то ли спрашивал, то ли молил Кауров сдавленным голосом.
Рогачев не ответил. Он усмехнулся.
— Ваша слабость и трусость — вот корень зла, — Серега подмигнул Геннадию и добавил: — А никакая не синица покровская.
Дальше произошло непредвиденное — Кауров метнул в него стакан. Боксерская реакция не подвела, Серега успел дернуть головой влево. Стакан рассек воздух над правым виском. Рогачев автоматически, как на тренировке, уйдя от удара, кинул в противника правый хук. Но кулак обрушился в пустоту — Кауров, опередив его на какие-то доли секунды, рванулся в сторону. С разбегу сиганул в речку. За ним тут же, не раздеваясь, прямо в кроссовках бросились в воду Михалыч и Маргел. Рогачев, наблюдая за погоней с берега, на всякий случай расстегнул наплечную кобуру.
Река в ширину была метров двадцать. Кауров плавал хорошо. Когда он выбирался на другой берег, Михалыч с Маргелом были только на середине. Серега достал свой ТТ.
Когда мокрые злые кореша, наконец, форсировали водную преграду, расстояние между ними и Кауровым составляло уже метров тридцать. Рогачев прицелился в беглеца. Но потом опустил ствол. Стало ясно — Каурову не уйти. Бегать он был не мастак, да и физическое состояние сказывалась. Он спотыкался и падал. Рогачев убрал пистолет в кобуру. В следующее мгновение Дрозд настиг Каурова и свалил его с ног ударом кулака промеж лопаток.
Серега защелкнул кобуру и любовно поправил ее. За рекой Михалыч с Маргелом отводили на беглеце душу, горячо благодарили его ногами за водные процедуры.
Все произошедшее резко улучшило Рогачеву настроение. День был чудный, теплый. Речка переливалась на солнце. Порывы ветерка ласково ерошили Серегины волосы. Трава парила, наполняя воздух душистыми ароматами. А верные друзья под пение птиц и стрекот кузнечиков волочили за шкирку Серегиного кровного врага…
Нет, все-таки не зря они ездили в Петербург. Это было самое странное дело, которое Рогачев проворачивал в своей жизни. Начавшись едва ли не как отцовская причуда, оно постепенно наполнилось для Сереги почти священным смыслом. Распутывая этот старинный узел, он сам впутывался в какую-то важную большую игру, проникался ею, явственно ощущая рядом присутствие высшей силы. Нежданная помощь приходила в самые критические моменты, когда Серега и его товарищи оказывались в тупике и уже были готовы отступиться… Кто-то невидимый, неведомый играл на его стороне. Играл в его команде, играл с ним в пас. А ведь и пьяный Кауров тоже о какой-то команде только что говорил! Есть, есть тут какая-то связь! Рогачев не понимал, но ощущал ее. И от этого у него дух захватывало. Размотать до конца этот клубок — вот теперь смысл его жизни.
…Перейдя назад речку вброд, насквозь мокрые Маргел с Михалычем вытащили на сушу тело Каурова и швырнули к ногам Рогачева. Пленник был без сил. Он лежал на спине и хватал воздух, как выловленная рыба. Глядя на Каурова, Серега подумал, как же хорошо здесь, на берегу речки, в отличие от сумрачного, сырого, тесного Петербурга. Он чувствовал себя частью чего-то настоящего. Частью великой силы, давшей жизнь ему, реке, траве и кузнечикам. А может, и не нужно ничего понимать? Не нужно разматывать никакие клубки, пытаясь постичь смысл событий? Может, нужно просто делать то, что должно? Кузнечикам и птицам — петь свои вольные песни, ветру — гулять и расчесывать травы, реке — переливаться на солнце, солнцу греть землю и душу. А Сереге — везти кровного врага в клетке на место пролитой крови. Все это и есть правильная счастливая жизнь!
