В комнате надрывались «Веселые ребята». Музыка была только на руку. Наверху не услышат скрипа деревянной лестницы. Геннадий выпростал ноги из мешка, отбросил тулуп, нервно облизал губы и заставил свое тело подняться. Голова закружилась. «Не волнуйтесь, тетя, — дядя на работе» — успокоили сверху «Веселые ребята». Это был не самый лучший музыкальный аккомпанемент для героического поступка, который Геннадий задумал. Он оперся руками о лестницу, ожидая, когда его ноги обретут твердость, кровь прильет к голове, и заиграет более подходящая мелодия.
Как назло, в каждой песне «Веселых ребят» звучала издевка. После композиции про тетю заиграла не менее задорная песенка про «бабушек-старушек», у которых — «ушки на макушке». Затем — про бродячих артистов, которые, подобно Геннадию, «где придется заночуют, что придется поедят». Ему надоело все это слушать. Он нащупал ногой нижнюю перекладину лестницы. Осторожно перенес на нее тяжесть тела. Прислушался. Музыка заглушала лестничный скрип даже здесь, в погребе. Геннадий решительно преодолел еще две ступеньки. Световая щель теперь была прямо над ним. Осторожно обследовав ее пальцами в месте засова (щель была шириной миллиметра три), затаив дыхание, Геннадий начал аккуратно просовывать в нее крышку консервной банки. Замысел был прост: уперев кромку крышки в засов, постараться сдвинуть его на те самые три миллиметра. И если получится, то, многократно повторяя это движение, можно будет отпереть засов — разумеется, не сейчас, а позднее, когда охранник заснет. Пока же Геннадий хотел просто приноровиться.
Крышка вошла в щель и уперлась в засов. В этот момент, как назло, музыка смолкла. Неужели у охранника и вправду ушки на макушке? Геннадий застыл на лестнице в неудобной позе. Сверху раздалось покашливание. Потом — шаги. Они приближались. Геннадию захотелось быстро спуститься вниз и нырнуть обратно в тулуп. Но он побоялся вызвать какой-нибудь шум и заставить человека наверху насторожиться.
Пол громко скрипнул под тяжестью грузного тела. Геннадию даже показалось, что скрипнуло у него в голове. Хлопнула дверь в комнату. Шаги удалялись… Геннадий быстро-быстро принялся, как ему казалось, двигать крышкой засов. Металл скреб о металл. Но понять, есть ли от этого толк, отсюда, из погреба, было нельзя. Геннадий вскоре прекратил свои манипуляции: а вдруг засов и в самом деле движется? Тогда вернувшийся в комнату человек может заметить, что он изменил положение, и замысел побега, едва родившись, будет разоблачен…
Геннадий спустился с лестницы. Сердце его колотилось. Руки и ноги дрожали. Жар в груди, ставший уже привычным, усилился. «Тепло от огня старых ветреных мельниц любви у меня в груди», — невесть откуда всплыли в мозгу слова неизвестной песни. Геннадий решил: «Я сделаю это сегодня ночью».
Но ночь не дала ему шансов. Световая щель над головой исчезла, а храп наверху так и не зазвучал. Не будучи уверен, что охранник спит, Геннадий не решился на попытку побега. А потом его подпольное одиночество было впервые нарушено непривычным многоголосьем. Лязгнул засов. Дверь погреба распахнулась, и в лицо ударил яркий электрический свет. Глаза будто прожектором ослепило. Стало тихо. Геннадий понял, что его сверху разглядывают. Но сам не мог разглядеть никого. Он щурился, закрывался ладонями, потом просто отвернулся от светового луча. Да еще надвинул на голову тулуп. Геннадий понимал, сейчас произойдет что-то решающее, может быть, то, ради чего его привезли в этот погреб из Петербурга…
— Дедушка, дай мне мужества! — прошептал он.
— Эй, Гюльчатай, покажи личико! — раздалось, наконец, сверху.
Геннадий не реагировал. На него снизошло упрямство.
— Если ты не высунешься, мы тебя кастрируем, — не громко, но убедительно прозвучало над головой.
Довод подействовал. Геннадий скинул тулуп и вылез на свет. В ярком луче слепящего фонаря он чувствовал себя голым.
— Расскажи о Лазаре Черном, — спросил его какой-то старческий голос. Геннадий удивился вопросу. Он смутно подозревал, что между его похищением и зимней поездкой в Волгоградскую область есть какая-то связь, отдавал себе отчет, что с посещения станицы Островской в его жизнь вошла непонятная чертовщина. Но прямой вопрос о Лазаре Черном все равно застал его врасплох.
— Что вы хотите знать о нем? — переспросил Геннадий у слепящего фонаря.
— Кто тебе Черный? — уточнил старик, прячущийся за электрическим светом. Вспомнился загадочный «батя».
— Он мой дед.
— Дальше. Расскажи о нем то, что рассказал бы, ну… своему сыну. Самое главное расскажи. Представь, что от этого рассказа зависит твоя жизнь.
— А она и вправду зависит?
— Ты здесь не для того, чтобы задавать вопросы.
Геннадий был сбит с толку. Он должен был что-то говорить, но слепящий свет мешал собраться с мыслями.
— Я не знал деда, — начал Геннадий, голос его предательски дрожал. — Я думал, он обычный человек… А дед оказался не тот, за кого себя выдавал. Он был донской казак. У него расстреляли отца. Тогда он ушел из дома, мстил за отца и скитался… Жил под чужим именем. Прятался… У него не было друзей. Только я узнал обо всем этом, когда он уже умер. Теперь жалею, что сам не стал ему другом.
Геннадий смолк. Старик наверху тоже не подавал голос. Свет фонаря, кажется, стал еще ярче — теперь над погребом нависало слепящее облако.
— Много людей твой дед погубил, много крови на нем? — спросил, наконец, старик.
— Я не знаю, — ответил Геннадий. И добавил: — Он еще на войне воевал.
Облако почернело (а может, это почернело у Геннадия в глазах).
— Я тебя не про войну спрашиваю, а про душегубства. Гордишься дедом?
— Горжусь.
— Даже если он стрелял людям в спину из-за угла?
Геннадий не понимал цель допроса.
— Я же говорю — у него всех убили. Его девушку изнасиловали… — как только Геннадий помянул Дарьюшку, в мозгу сразу всплыла фамилия «Рогачевы». Вспомнились фотографии двух братьев, которых застрелил его дед. «Дедушка, дай мне силы!» — снова мысленно взмолился он.
— Так он правильно делал, что в спину стрелял? — продолжал допытываться неизвестный старик.
— Правильно, — вдруг услышал Геннадий собственный голос, прозвучавший как бы со стороны. Будто это не он вымолвил, а кто-то другой…
— Вот этого я и ждал. Вот оно, сучье племя, — обрадовалось облако. — Скажи теперь еще, что твой дед Герой Советского Союза. Что все те, кого он убил, — пидарасы, и что он их всех поимел…
В этот момент Геннадий все понял. Все вспомнил… Даже удар, нанесенный ему в тамбуре поезда Москва-Волгоград. И слова, изреченные рыжим ангелом-хранителем Остроуховым перед этим ударом.
— Дед Матвей, — сами прошептали губы. Прошептали достаточно громко для того, чтобы это расслышали наверху.
Раздался щелчок. Облако света погасло.
— Догадался, — произнес торжествующий старческий голос. — Ну тогда мне в глаза посмотри.
