– Какие выводы, мама? – крикнула Наталья из кухни и хлопнула
дверцей холодильника.
– Самые серьезные, Наташа. Самые серьезные. С кем ты живешь?
Как ты живешь? Ты посмотри, какие люди окружают твоего мужа. Один только этот
Вова Мухин чего стоит! У него на лбу написано, что он настоящий бандит, если
только на таком узком обезьяньем лобике может уместиться какая-нибудь надпись.
Кстати, он заходил к вам позавчера, когда ты была у врача.
– Кто? – крикнула из кухни Наташа и уронила нож.
– Вова Мухин.
– Мама, что же ты не сказала?
– Ну, забыла, прости. Неужели это так важно? И что за манера
– орать через всю квартиру? Хочешь поговорить – зайди в комнату. Ребенок
засыпает, а ты кричишь.
Наташа влетела с бутербродом в руке. Кира Георгиевна успела
раздеть Димыча и уложить в постель. Они стали разговаривать шепотом.
– Зачем он заходил?
– Откуда я знаю? Он мне не докладывал. Вообще, ни
здравстуйте, ни до свидания. Хам.
– Подожди, мама, я не поняла. Расскажи все по порядку. Он
позвонил в дверь, ты открыла…
– Нет, мы с ним встретились внизу в подъезде. Мы с Димычем
возвращались с прогулки, он нас чуть не сшиб дверью. Я смотрю – физиономия
знакомая. Поздоровалась, он не ответил. Вот и все общение.
– А ты уверена, что это был Вова Мухин? Ты, кажется, видела
его не больше двух раз, и очень давно.
– Я еще не в маразме, слава Богу, и память на лица у меня
отличная. Ладно, ты не болтай, ешь. Бледная как смерть. Смотри, не доедешь до
адвоката.
Наташа принялась за бутерброд. Хлеб был ее любимый,
бородинский, к тому же еще теплый. И сыр «чеддер», тоже ее любимый, но жевала
она вяло, без всякого аппетита.
– Мам, а когда ты вернулась в квартиру, там ничего не
изменилось?
– О, Господи, – тяжело вздохнула Кира Георгиевна, – ну что
там могло измениться? Никого ведь дома не было.
– И все-таки, постарайся вспомнить. Это очень важно.
– Наталья, у тебя губы дрожат, ты посмотри на себя в
зеркало, на кого ты похожа. Подумай, до чего твой драгоценный Санечка тебя
довел! Вот это важно, и об этом ты должна сейчас думать.
– Ну что ты меня все пилишь? И так тошно. Пойми же ты
наконец, Саня не убивал, его подставили, поэтому сейчас важна каждая мелочь.
Вместо того чтобы ворчать, ты бы лучше попыталась вспомнить все подробно про
Мухина.
– Да, конечно, этот самый Мухин его и подставил, я все
видела, но тебе нарочно не хочу говорить. – Кира Георгиевна саркастически
усмехнулась. – А тебе не приходит в голову, дорогая моя девочка, что если это
произошло, значит, были причины. Вот меня, например, никто никогда не
подставит. И тебя, я надеюсь, тоже.
Наташа ничего не ответила, глотая слезы, отправилась в
ванную, чтобы сцедить молоко в бутылочку для следующего кормления.
На прощанье, уже на лестничной площадке, ничуть не стесняясь
соседки, которая ждала лифта, Кира Георгиевна сказала громким, торжественно
звенящим голосом:
– В общем, так. Тебе, конечно, надо пойти в юридическую
консультацию, и с Димулей я посижу, но пойти тебе надо только с одной целью:
посоветоваться, как быстрее оформить развод и разменять квартиру. Ты поняла
меня?
Глава седьмая
Говорить с матерью убитого было настолько тяжело, что Илья
Никитич заинтересовался этой дамой всерьез. Елена Петровна Бутейко держалась
молодцом, и не подумаешь, что потеряла единственного сына, однако почему-то
отказывалась отвечать на многие вопросы, самые простые и невинные.
– Зачем вы лезете в нашу жизнь? Какое отношение все это
имеет к нашему горю? Вы ерундой занимаетесь, – она опрокинула в рот стопку
валокордина, поморщилась, тряхнула головой, как будто хлебнула чистого спирту,
и уставилась на Илью Никитича сухими злыми глазами.
– Я веду расследование, – напомнил он.
– Зачем? Убийца задержан на месте преступления. Что тут
расследовать? Судить его надо. Судить и расстрелять!
Илья Никитич сидел за шатким кухонным столиком у окна. Прямо
в стекло упирались голые ветки тополя. По веткам прыгал снегирь. Ярко-красная
грудка была единственным цветным пятном на черно-белом фоне пасмурного зимнего
пейзажа. Застиранные ситцевые шторки только добавляли серости.
– Вам от этого станет легче? – тихо спросил Илья Никитич,
так тихо, что Елена Петровна не расслышала.
– Расстрелять – выкрикнула она и хлопнула ладонью по столу.
Стол был покрыт вытертой клеенкой, такой же клеенкой с
фруктовым рисунком были оклеены стены кухни. На белых пластиковых дверцах маленького
буфета пестрели остатки облупившихся переводных картинок.
– Не надо так кричать, – попросил Илья Никитич, – следствие
идет, вина Анисимова еще не доказана.
– Тут нечего доказывать. Вам надо убийцу судить, а вы
пытаетесь опорочить семью, от которой уже ничего не осталось. Я знаю законы. Я
не обязана вам отвечать на вопросы, если мои ответы могут принести вред моей
семье и мне лично! – выпалила Елена Петровна, вскинув подбородок.
– О каком вреде вы говорите? – тяжело вздохнул Илья Никитич.
– Я задал вам простой вопрос: чем занимался ваш муж раньше? Разве в трудовой
биографии Вячеслава Ивановича есть что-то опасное для вашей семьи?
Бутейко резко встала и начала метаться по крошечной кухне,
из угла в угол. Лицо ее побагровело, сухие глаза засверкали.
– Мой муж в больнице. У него инфаркт. Как вы смеете копаться
в его прошлом? Вас это не касается! Это вообще не относится к делу! – Она
кричала так, что у Ильи Никитича зазвенело и зачесалось в ухе.
– Простите, Елена Петровна, почему вы так сильно
нервничаете?
– Потому, что у меня убили сына! Потому, что у меня тяжело
болен муж!
– Я понимаю и соболезную.
– Мне ваши соболезнования не нужны. Они ничего не стоят,
ваши соболезнования. Моего мальчика не вернешь! Я отказываюсь отвечать на ваши
идиотские вопросы.
– Отказываетесь отвечать, – понимающе кивнул следователь, –
ну что ж, давайте официально оформим ваш отказ.
– Мой сын убит. Мой муж в больнице, в реанимации. У него
обширный инфаркт. Хоть капля совести есть у вас? Я жаловаться буду.
– Елена Петровна, я вам очень сочувствую, вы можете
жаловаться, это ваше право. – Бородин старался говорить как можно мягче. – Вы в
который раз повторяете то, что мне отлично известно. Вашего сына убили, ваш муж
в больнице. Я могу понять ваше состояние, но реакция на мои простые вопросы
кажется мне странной. Я всего лишь попросил вас рассказать, чем занимался ваш
муж.
