За день до отлета позвонил муж, уточнил номер рейса. И
буквально через пять минут позвонил Юра, задал тот же вопрос
– Мы же договорились, я приеду к тебе через два дня.
– Я устал ждать. Не бойся, я просто постою в сторонке. Я
знаю, раньше, чем через неделю, ты не сумеешь ко мне выбраться, – сказал он
печально, – я дни считаю, жить без тебя не могу.
– Прости меня. Но лучше не надо приезжать в аэропорт. Мы
ведь уже обсуждали это.
– Я тебя чем-то обидел?
– Да Бог с тобой, Юраша. Просто устала.
– Ты всегда говоришь, что устала, когда не хочешь меня
видеть.
«Ну вот, – обреченно подумала Лиза, – мы опять выясняем
отношения».
– Скажи мне что-нибудь хорошее, – попросил он.
– Я соскучилась, – произнесла она равнодушно. Хотя это было
правдой. Она действительно скучала по нему.
– Лизонька, что с тобой? У тебя здесь какие-то неприятности?
– Да.
– Ну, хотя бы в двух словах объясни, что случилось?
– Меня шантажируют, – она почувствовала, что сейчас
заплачет.
Это связано с нами?
– Я не могу по телефону. Я только прощу тебя, не приезжай в
аэропорт.
– Если шантаж связан с нами, то все просто. Ты наконец
примешь решение, тебе не надо будет больше ничего скрывать.
«Господи, опять он о том же. У него никогда не было
нормальной семьи, и он не знает, что это такое – разрушить то, что создавалось
годами».
– Юраша, мы не будем обсуждать это по телефону. Вспомни,
сколько стоит минута разговора с Монреалем.
– Не волнуйся, я не разорюсь. А обсуждать нам нечего. Мы уже
сто раз об этом говорили. Ты знаешь, я хочу только одного, чтобы ты жила со
мной. С детьми, без детей, не важно. В конце концов, Витя совершенно взрослый
человек, у него своя жизнь. А Надюшу мы возьмем к себе. Она не младенец,
поймет.
«В том-то все и дело, что тебе не важно, жить с детьми или
без них. Дети ведь не твои…»
– Я это говорю не к тому, чтобы давить на тебя, торопить. Ты
знаешь, я буду ждать сколько угодно и готов к любому твоему решению. Просто я
вижу, как тебе тяжело.
«Если бы ты не был таким хорошим, мне было бы значительно
легче».
– Юраша, я обещаю, через два дня после моего возвращения мы
увидимся. Я приеду к тебе, как всегда, сразу после ночного эфира.
«Совру что-нибудь, и все будет окей. Главное, врать
достоверней, и при этом честно глядеть в глаза Мише и детям».
Надо сказать, что это предстоящее вранье пугало ее
значительно больше, чем пластмассовый дохлый Красавченко со всем его
открыточным шантажом. Положив трубку, она несколько минут стояла, тупо глядя на
башни собора Святой Екатерины. Ей вдруг пришло в голову, что вся эта история с
Красавченко не так уж и серьезна. Ничего смертельного. Дерьмо воняет, но можно
заткнуть нос. Грязь пачкает, однако для борьбы с ней существуют всякие
гигиенические средства. Но главное, никому ведь от этого не больно. Противно до
тошноты, однако не больно. Можно просчитать, перехитрить, прокрутить умную
комбинацию. А вот в сфере реальных чувств надо делать реальный выбор, резать по
живому. Никого не перехитришь, ничего не просчитаешь.
Лиза достала чемодан, стала складывать вещи, подумала, что
слишком мало купила подарков детям и мужу. А Юре вообще ничего. Времени на
магазины уже не будет, придется покупать все при пересадке во Франкфуртском
аэропорту, в два паза дороже. Между прочим, себе вообще никакого подарочка не
сделала. А зря. Себя надо любить и уважать, баловать иногда всякими
бесполезными приятными сюрпризами.
На полке, где лежало ее нижнее белье, она обнаружила один из
поляроидных снимков, тех, что были сделаны в порноквартале.
– Сюрприз, – пробормотала она весело, – Елизавета Беляева на
фоне представителей сексуальных меньшинств. И, разумеется, открыточку сунули не
куда-нибудь, а именно в нижнее белье. Так пикантней.
Спокойно вглядевшись, она заметила, что на лице ее не просто
испуг, а брезгливая паника. Такое лицо бывает у человека, случайно наступившего
босой ногой в навозную кучу. Какое, к черту, возбуждение? Пластмассовые куклы
красавченки, при всем их коварстве, не могут просчитывать самых обычных
человеческих реакций. Они понимают, что такое страх, однако не имеют
представления о брезгливости. Любой нормальный человек тут же заметит подвох.
Телеведущая Беляева не испытывает в порноквартале ни восторга, ни плотоядного
возбуждения.
Впрочем, так ли это важно, кто что заметит и подумает? Если
снимки будут обнародованы, каждый увидит в них то, что пожелает увидеть.
«Ну ладно, порноквартал – это не так страшно. А остальное?»
Об остальном она запретила себе думать до возвращения в
Москву. Оставшийся день пролетел незаметно. Заключительное заседание,
торжественное закрытие конференции, банкет.
Она постоянно ловила себя на том, что тревожно озирается,
косится в сторону, как испуганная лошадь. Это заметила и американка Керри.
– По-моему, ваш Красафченкофф исчез, – сообщила она,
усаживаясь рядом с Лизой на торжественном банкете в гостиничном ресторане, – я
это вижу по вашему лицу. Вы стали спокойней и уверенней. Я должна извиниться.
– За что, Керри?
– Я ляпнула глупость, спросила, нет ли у вас с ним романа.
Простите, Лиза. Я понимаю, насколько вам неприятно было услышать этот вопрос.
– Ерунда, Керри. Давайте вообще забудем о нем. Вы правы, его
здесь уже нет, и хватит о нем говорить, слишком много чести. Удивительно
вкусный лосось.
– Да, они здесь как-то особенно его готовят, запекают на
углях. Ресторан покупает живую рыбу. Мы с вами многое потеряли, ни разу не
позволили себе поужинать в этом ресторане.
Утром, перед отлетом, Лизе пришлось оплатить счет за
пользование платным баром. Бутылка белого рейнского вина стоила тридцать
долларов, и еще раз она помянула про себя Красавченко добрым словом.
До Франкфурта летели многие участники конференции. Рядом с
Лизой в самолете сидел норвежский профессор Хансен. Эта компания ее вполне
устраивала. Старик немного поболтал, пошутил и наконец стал уютно похрапывать.
«Все хорошо, – думала Лиза, – я возвращаюсь домой. Ничего
страшного не произошло, ничего в моей жизни не изменилось. Остались все те же
проблемы, однако я уже успела к ним привыкнуть».
Во Франкфурктском аэропорту пришлось провести четыре с
половиной часа в ожидании московского рейса. Вначале это было забавно. В
международном перевалочном пункте скопилась такая разнообразная яркая публика,
что не меньше часа можно было убить, просто наблюдая транзитную толпу. Арабские
семьи с толстым папашей во главе, с целым выводком большеглазых детишек и
занавешенных до бровей жен разных возрастов. Старшая жена, средняя, младшая. И
у каждой – грубый макияж на лице, что выглядит довольно странно при такой
нарочитой скромности наряда. Хасиды с длинными завитыми пейсами, в круглых
шляпах, в черных костюмах. Индейцы с вишневыми лицами, в пестрых войлочных
куртках, в сапогах со шпорами, и рядом индусы, запеленутые в длинные яркие
ткани. Мужчины в тяжелых чалмах, женщины в свободных блестящих накидках на
головах, с серьгами в ноздрях, с красными и синими пятнышками между бровями.
