Падение Люцифера — тоже след гордыни.
Сейчас тот, другой, Бартон судорожно ухватился за стержень и повис; мимо него, медленно вращаясь и сталкиваясь, сплошным водопадом плоти скользили вниз тела.
В этот момент он заметил воздушный аппарат в форме каноэ, опускающийся между стержнями. Эта летающая лодка не имела ни крыльев, ни пропеллера, ни других известных Бартону приспособлений, способных поддерживать ее в воздухе.
На носу аппарата виднелось символическое изображение белой спирали, от которой исходил яркий свет. Над бортом показались две фигуры, и внезапно падение тел стало замедляться. Невидимая сила подхватила Бартона и оторвала от стержня. Его понесло вверх, перевернуло, он поплыл и замер около каноэ. Один из мужчин направил на него металлический стержень размером с карандаш. Охваченный ужасом, в приступе яростного бессилия, Бартон взревел:
— Убью! Убью!
Угроза была пустой — как темнота, погасившая его сознание.
Сейчас только одно лицо виднелось над краем аппарата. И хотя Бартон-зритель не мог отчетливо различить черты, оно показалось ему знакомым: это было лицо Икса.
Этик глумливо усмехался.
4
Бартон потянулся, пытаясь схватить Икса за горло.
— Ради Бога, Дик! Это же я, Пит!
Он разомкнул руки и выпустил горло Фригейта. Свет звезд, ярких, как в полнолуние на Земле, падал сквозь открытую дверь, освещая фигуру Питера.
— Ваша очередь дежурить, Дик.
— Потише, пожалуйста, — пробормотала Алиса.
Бартон скатился с кровати и нащупал одежду, висевшую на гвозде. Несмотря на выступивший пот, он весь дрожал. Маленькая каюта, нагревшаяся от человеческого тепла, сейчас остывала, заполняясь холодным туманом.
Алиса произнесла: «Брр!» — и потянула на себя тонкое покрывало. Он бросил быстрый взгляд на обнаженное тело, потом — на Фригейта, но американец отвернулся и шагнул к лестнице. При всех своих недостатках Бартон не был ревнив; не станет же он попрекать парня за нескромный взгляд, догадываясь, к тому же, что тот увлечен Алисой. Об этом не говорили, но знали все — и Бартон, и сама Алиса, и Логу, подруга Фригейта. Пожалуй, никого, кроме Алисы, это не касалось. За долгие годы она утратила изрядную часть своего викторианского целомудрия и временами — конечно, подсознательно — поощряла Фригейта, хотя потом отрицала все начисто.
Бартон решил не обсуждать этот эпизод, хотя сердился и на Фригейта, и на Алису. Если он обронит хоть слово, то будет выглядеть идиотом — ведь Алиса, как и все остальные, купались в Реке нагишом, не обращая внимания на окружающих. Фригейт сотни раз имел возможность видеть ее без одежды.
Ночью они устраивались под кипой покрывал, скрепленных магнитными застежками. Бартон отстегнул и накинул на себя одно из них, опоясался ремнем из рыбьей кожи, прикрепив к нему ножны с кремневым кинжалом и каменным топором, и повесил через плечо деревянный меч. Его кромки были усажены кремнем, вместо острия торчал рог речного дракона. Наконец, он вынул из стойки тяжелое копье и пошел к трапу.
На палубе он окунулся в густой туман. Фригейт был одного роста с ним, и Бартону казалось, что голова американца, лишенная туловища, плавает в клубящейся дымке. Сверху струился свет, хотя небеса над Рекой не знали луны. Над головой все сияло от ярких звезд и гигантских сверкающих газовых облаков. Фригейт полагал, что этот мир находится вблизи центра галактики. Но истинное местоположение планеты знали только ее таинственные хозяева.
Прошло немало лет с тех пор, как Бартон и его друзья построили новое судно и уплыли из Телема. «Хаджи-2» не был копией своего предшественника, а представлял из себя одномачтовый тендер с косым парусным оснащением. На борту находились Бартон, Алиса Харгривс, Фригейт, Логу, Казз, Бест, Монат Граутат и Оуэнон. Об этой женщине было известно лишь то, что она происходит из древнего доэллинистического племени пеласгов и не возражает делить ложе с инопланетянином. Вместе с этой неизменной командой (Бартон обладал счастливейшим даром объединять вокруг себя самых разнообразных людей) он двадцать пять лет плыл вверх по Реке. В Телеме остался лишь Лев Руах, один из участников прежней эскапады.
Но «Хаджи-2» не оправдал надежд Бартона на долгое путешествие: на маленьком судне члены команды страдали от неизбежной тесноты и толкотни. Снять постоянную напряженность мог лишь длительный отдых на берегу.
Бартон решил сделать очередную остановку. К тому времени судно достигло широкой части Реки, где она разливалась в озеро длиной около двадцати миль и втрое меньшей ширины. В западной части озеро сужалось, образуя пролив в четверть мили. Течение там было бурным, но, к счастью, дул попутный ветер. При противном ветре «Хаджи-2» не смог бы маневрировать в таком узком канале.
Вместо того, чтобы пристать к берегу, Бартон направил тендер к одному из утесов, выступавших посередине озера. За скалой тянулась коса, высоко приподнятая над урезом воды. На ней виднелось несколько грейлстоунов, в стороне стояли хижины. На острове были причалы, удобные для стоянки, но они находились выше по течению, и Бартон поставил судно у ближайшего. Команда завела канаты, затем по борту навесили мешки из кожи меч-рыбы, набитые травой. Со всех сторон к ним начали осторожно сходиться туземцы. Бартон поспешил заверить их в мирных намерениях своего экипажа и вежливо осведомился, можно ли воспользоваться их каменными граалями.
На острове обитали два десятка низкорослых темнокожих людей, язык которых был незнаком Бартону. Но они говорили на испорченном эсперанто, и языковой барьер был преодолен.
Возвышавшийся неподалеку от деревушки грейлстоун представлял обычное грибообразное сооружение из серого гранита с красными вкраплениями. Камень был Бартону по грудь и на его плоской вершине находилось примерно семьсот выемок — такого же размера, как днища цилиндрических чаш.
Незадолго до рассвета все жители на обоих берегах Реки ставили в углубления камней-граалей свои чаши из серого металла. Говорившие по-английски называли эти цилиндры чашами, пандорами, кормушками и тому подобными прозвищами, но общепринятым названием стало пандоро. Этот термин на эсперанто распространили миссионеры Церкви Второго Шанса. Тонкие, не толще листа бумаги, металлические стенки цилиндров отличались необыкновенной прочностью, их нельзя было ни согнуть, ни разломать, ни разбить.
Островитяне отступили шагов на пятьдесят и остановились в ожидании. Вдруг голубые языки пламени взметнулись вверх почти на двадцать футов, и тут же по всему берегу раскатился громовой удар.
Через минуту темнокожие туземцы бросились к грейлстоуну и достали свои цилиндры. Усевшись у костров под бамбуковыми навесами, они открыли крышки. Внутри на креплениях располагались сосуды и глубокие тарелки с пищей, спиртным, кристалликами чая и кофе. Туда же были вложены сигары и сигареты.
Бартон впервые очнулся там, где большую часть населения составляли выходцы из Триеста, и чаши обычно были наполнены привычными им словенскими и итальянскими блюдами. Однако первые десять дней пища была самой разнообразной — из английской, французской, русской, персидской кухни. Иногда появлялось нечто изысканное, экзотическое — вроде мяса кенгуру, обжаренного сверху и сырого внутри, или огромных живых гусениц. Как-то Бартону довелось попробовать это любимое лакомство австралийских аборигенов.
