– Что ты, Агафья! Вовсе нет!
– Устала, устала, не спорь. Глаза вон сами собой закрываются, – Агафья засуетилась. – А я тебе постелю!
– Не надо, бабочка, я сама.
– Ты это слово забудь, пока тут живешь! А я на что? Неужто доченьке постельку не приготовлю? Не обогрею, не накормлю? Ты же домой приехала, странница блудная. Сиди, отдыхай!
– Вместе нам стели, – подначил Ганин бабку, не удержавшись. – И чтобы две простыни, укрываться.
– Шиш тебе, – огрызнулась старуха, гремя ящиками комода. – Ляжешь вон в сенях отдельно. На пол.
Ганин, которому алкоголь уже ударил в голову, разулыбался, ущипнул Галю за попу. Та ойкнула, шлепнула его по руке. Потом придвинулась. «Привыкай, – шепнула. – Такая вот бабка Агафья. Я раз на каникулы приехала с однокурсником, так она его кипятком – только чтоб от меня отлип. Потом божилась, что не нарочно. Да я ей не верю».
– Кипятком? – Ганин покосился на печь, куда полезла стелить постель, кряхтя и приговаривая что-то свое, Агафья. Со своего места ему был виден только тощий, в юбке, старухин зад да две торчащие ноги в чулках.
– Бабушка такой момент выбрала: он мыться пошел и кричит из бани: «Поддай водицы!» А она говорит: «Сейчас я тебе поддам!» Да как плеснет ему на спину черпак кипятку! Повезли его в город, мазали спину мазью в больнице. А пока мазали, решили на всякий случай анализы взять. И взяли. И, ты представляешь, нашли у того парня дурную болезнь – подцепил где-то. Хорошо, не успели мы… Того-этого.
Ганин поскреб подбородок: хороша бабушка, ничего не скажешь. Ясновидящая она, что ли? А коли так – знает ли она, что у него в холстине припрятано? А каких они дел в лесу натворили? И если знает, то расскажет ли Гале прежде, чем он сам решится? По старухиному заду на печи определить это было сложно.
– Ну, – наконец спустилась на грешную землю бабка Агафья, – постелила я тебе наверху доченька, спи-отдыхай. А печь не топи, тут и так духота, а станет совсем тяжко. А лучше-ка окна пошире открой: будет воздух свежее и сон крепче. Жарища-то какая стоит. Только ночью и спасение нам.
Она расцеловала Галю в обе щеки.
– Пойду я. Рыдать больше не вздумай. Съешь лучше еще щец. И посуду не мой, приду утром, сама намою. А вода у вас есть, я проверяла – умываться захочешь, включай, не боясь. Может сначала со ржавчиной пойти, но потом разойдется.
От всей этой нехитрой заботы Галя, казалось, вот-вот была готова снова заплакать.
– Спасибо, бабочка, – щеки ее порозовели. – Может, на посошок? – предложила она робко.
Старуха откликнулась с охотой:
– А можно и на посошок! – Но снова отпила из рюмки чуть-чуть, поставила на стол недопитую.
Ганин бахнул свою залпом, отправил в рот полную ложку щей – захрустел, расслабился.
В открытое окно закатилась луна, круглая, как каравай. Прилетел зеленый жук, стал стучаться об лампу. Пахло травой, старым деревом. Луна плескалась в тарелках, рюмках, в выцветших глазах старой Агафьи.
«Если бабка сейчас вскочит на метлу и вылетит в окно, я не удивлюсь», – подумал он, посмеялся про себя и вдруг, подняв голову, уперся в костлявый старухин палец.
– Все про тебя знаю, кобель, – палец раскачивался перед его носом. – Гляди у меня!
– Метла, бабушка, – сказал он.
– Что метла? – не поняла старуха.
– Смотрите пьяной не летайте.
Галя против воли прыснула в кулак. До старушки доходило долго, а как дошло, потрясла она сухим своим кулаком и топнула ногой.
– У-у, – бросила она, забыв в ярости все ругательства. – У-у-у… – Наконец одно из них выскочило на язык: – Черт московский!
Галя потянула ее за подол. Ей было и стыдно за свой смех, и в то же время еще смешно. Пряча лицо в складках бабкиного платья, продолжая хихикать, она попросила:
– Бабочка, не сердись на него. Дурак он. Чего на дурака сердиться?
Старуха посмотрела на нее сверху – сначала строго, но сердце ее оттаяло быстро: в следующий миг она уже гладила девушку по голове, перебирала узловатыми пальцами ее волосы.
– Ох, Галюшка, сколько ходит молодцев по земле, а выбрала ты такого, что ни бе ни ме. Ну да хорошо хоть сама явилась… Спи завтра подольше, да на реку потом сходи, да в лес. К бабке Дуне загляни, помнишь бабку Дуню-то? Спрашивала она про тебя: как ты в городе, чем живешь? Вот и расскажешь ей. А обед я сготовлю, ты только скажи, чего хочешь.
– Ничего не хочу, бабочка, – сказала Галя, поднимаясь и обнимая старуху. – Сама сделаю все.
– Сама-сама… Сама в городе будешь, а здесь пользуйся, пока бабка жива.
Они еще раз обнялись, старуха подвязала косынку.
– Ну, спаси Христос, – перекрестила она Галю и взялась за ручку двери. – Пойду я. Чего понадобится, зови, прибегу.
Хлопнула дверь, и остались Галя и Ганин сидеть за столом с недопитым самогоном и кастрюлей щей. Помолчали. Продолжал стукаться об лампу жук. Скрипело, принимая хозяев, живое дерево дома, его плоть.
Они выпили еще, молча чокнувшись. В головах уже шумело, воздух стал пьяным, зовущим, тут Ганин возьми и выпали:
– Пошли на откос.
– Сейчас? – не поняла Галя.
– Сейчас, – кивнул он. – Купаться будем. Голые.
– Да что ты, Андрюша, – Галя всплеснула руками точно так же, как минуту назад это делала бабка Агафья. – Да что ты! Люди что скажут? А вдруг увидит кто? Стыд какой будет.
– Кто увидит? Деревенские десятый сон досматривают. – Он уже поднимался, тащил майку через голову, шел к двери. Обернулся, взявшись за ручку. – Ну? Веди, что ли?
Шли огородами, жглись крапивой – Ганин, полуголый, особенно. Заросли крапивы были в человеческий рост. Иногда заросли вдруг заканчивались, и неожиданно выскакивали грядки с пузатыми кочанами капусты, но тех было немного – крапива отвоевывала деревню у людей.
Перелезли через кривой забор. Прошли мимо черной брошенной избы. В глаз Ганину залетела неведомая мушка. Пока тер веко, моргал, ковырял пальцем, не заметил, как выскочили на откос, а увидев, встал как вкопанный.
Внизу белел песок и текла река. От света луны вода казалась одновременно золотой и матово-черной. Темнели стога на другом берегу. Стрекотали цикады.
Привыкший к грубым людям, к костру и спальнику, Ганин растаял, как мороженое, залюбовался. В этом мире – в отличие от его собственного – царила безмятежность. Даже запах далекой гари был к месту – легкий, будто кто-то на другом берегу жег костер.
– Красота, – сказал он.
– Красота, – согласилась Галя.
Они разделись, сложили вещи на песке – аккуратно, боясь разрушить гармонию. Взялись за руки и вошли в воду.
Вода смыла грязь.
Вода смыла прошлое и соскоблила былые грехи.
