— Я знаю, — продолжал Тави, — что ты поклялся в верности мне. А Гай не выглядит обеспокоенным этим, но годами держал тебя рядом со мной.
Арарис кивнул.
— Все верно.
— Я знаю, что тетя Исана многого не говорит о моей матери. Как и дядя Бернард, — Тави опустил глаза. — О моем отце они сказали только то, что он был солдатом.
Он пытался сдержаться, но в голосе прозвучала горечь.
— Это значит, что я всего лишь легионерский ублюдок. Таких полно вокруг.
Арарис резко поднял глаза.
— Ублюдок? Нет. Нет, твои родители были женаты, Тави.
Тави почувствовал, как заколотилось его сердце. Все это время он жил почти ничего не зная о своих матери и отце. Никто никогда не был готов говорить о них что-либо, кроме туманных упоминаний. Тави едва заставил себя говорить.
— Ты… Ты знал их?
Глаза Арариса на мгновение стали далекими.
— О, да, — сказал он тихо. — Очень хорошо.
— Как… — начал Тави, но ему сдавило горло. — Кто… Что же…
Арарис поднял руку.
— Во-первых, — сказал он, — я должен рассказать тебе об этом. Но я не хочу быть тем, кто сделает это. Эта обязанность по праву принадлежит Исане. Но она… — он покачал головой. — Когда кто-то проходит через такое количество горя и потерь и так быстро, как это произошло с ней, это оставляет раны ничуть не хуже любого меча. Ты можешь залечить некоторые из них. Но порой они остаются надолго. Калечат. И лучшее, на что ты можешь надеяться, это выжить с ними.
— Я не понимаю, — сказал Тави.
— Исана… мыслит не очень четко, когда дело касается тебя. Только не тогда. Она отчаянно любит тебя, Тави.
Тави пожевал губы и кивнул.
— Я знаю.
— Она ужасно боится потерять тебя. Это омрачает ее суждения, я думаю. Ее решимость. Я верю, она хотела рассказать тебе правду давным-давно. Но она хранила ее запертой так крепко, так долго, что, мне кажется, просто не знает, как выпустить ее снова.
Тави потряс головой.
— Стой. Арарис, что за правду?
— Правду о твоем отце, — тихо сказал Арарис. — Правду о Гае Септимусе.
Тави почувствовал, как земля уходит у него из-под ног, когда услышал эти слова.
Он знал — нет, не знал, но предполагал, анализируя известные кусочки информации и соединяя их вместе в теории, когда курсоры обучали его делать это. Это было бесполезное упражнение, или он так думал, хотя, возможно, более правильно было сказать, что он просто нашел новый способ мечтать о том, что было бы, если бы в его жизни на самом деле присутствовали родители.
Он часто занимался этим, будучи ребенком, часами рисуя их, воображая, как они могли выглядеть, как звучать, что они могли бы говорить.
На что была бы похожа его жизнь. Насколько лучше она могла бы быть.
Конечно, мысль о Принцепсе в роли неизвестного отца Тави имела на своем пути одно огромное непреодолимое препятствие — полное отсутствие фурий, которое преследовало Тави всю жизнь за исключением двух последних лет.
Но больше это не являлось проблемой.
В действительности, когда он задумался об этом, это должно было стать более чем очевидно для него. Тави как заклинатель все еще был жестко ограничен своей неспособностью управлять отдельными фуриями, но если бы он был в Академии, то заработал бы сейчас две или три бусины в каждой дисциплине.
Хотя это не было редкостью для заклинателей, особенно для отпрысков Граждан, быть одаренными в нескольких областях магии, крайне редко кто-либо, за исключением наиболее талантливых, обладал навыками, которые бы охватывали весь спектр заклинательства фурий.
Это должно было быть вполне очевидно, но он предположил, что возможно не хотел, чтобы это оказалось правдой. Если Арарис не ошибся, если Принцепс действительно был женат на матери Тави, это означало, что он являлся законным наследником Дома Гаев. Это означало…
Кровавые вороны. Это означало, что у Первого Лорда был наследник.
И это он. Тави.
Кровавые вороны. Это означало, что наиболее опасные и беспощадные люди на лике Карны захотят увидеть его мертвым.
Его. Тави.
Все кусочки встали на свои места. Он смог увидеть, почему Гай направил его в Академию — чтобы дать ему качественное образование. Чтобы представить его детям Граждан. Чтобы он тренировался с курсорами, обучаясь искусству интриг и обмана.
Его вселили в комнату с Максом — другим изгоем алеранского высшего общества, таким же, как и сам Тави. Из альянса между ними почти неизбежно должна была вырасти дружба, и Тави неожиданно почувствовал уверенность, что Гай сознательно планировал обеспечить Тави по крайней мере одним союзником с магической силой уровня Верховного Лорда.
И план Первого Лорда на этом не обрывался. Тави был направлен в Легион, чтобы обучаться искусству стратегии, тактики, логистики и лидерства. Конечно, Гай не ожидал, что Тави окажется вовлечен в командование кровавыми событиями, но Первый Лорд — его дед — вряд ли был страшно недоволен результатом.
Гай.
Его дед.
У него есть дед.
Тави задышал чаще и у него закружилась голова, но в ней металось слишком много мыслей, чтобы он обращал на это внимание.
Он не был уверен, чего ему хочется: кричать, или ломать, или бежать, или хохотать, или рыдать. Его рассудок был переполнен идеями, воспоминаниями и вариантами будущего, и лишь одно было бесспорно.
Все изменилось.
Все.
— Я… у меня…, — Тави сглотнул и заставил себя перестать заикаться. — Я знал что тетя Исана не говорила мне о моих родителях, но…
Арарис закрыл глаза и вздохнул. Потом открыл их и посмотрел на Тави.
— Нет, Тави. Есть многое, что твоя мать не говорила тебе о твоем отце.
Тави нахмурился и открыл рот, чтобы задать еще один вопрос — и замер, потому что внезапно понял, каким тоном Арарис сказал слово "мать".
Многое, что его мать не говорила ему.
Не тетя Исана.
Его мать.
Исана. Исана была его матерью.
Сердце Тави внезапно забилось и сжалось, обжигающее пламя потрясения и боли пронзило его насквозь. Словно каждая крошечная ранка, которую его сердце получило за все годы, каждая маленькая мимолетная боль одинокого ребенка, каждый приступ отвращения к себе, которое он чувствовал, когда другие дети спрашивали его о родителях, каждый момент страстного желания хоть как-то заполнить пустоту там, где должны были быть его родители — все это вернулось к нему здесь и сейчас, концентрированные страдания целой жизни.
Тави отвернул лицо и схватился рукой за грудь, его пальцы скользили по пластинам брони. Конечно, это была не физическая боль, но это не делало ее менее реальной, или менее ужасной.
