Оглянувшись, он увидел в каких-то десяти метрах позади плывущего к нему Клока. А, взглянув на берег, увидел Макасу, бегущую вдоль ручья и готовящуюся нырнуть за ним. Мурчаля не было нигде, но вдруг он появился снизу, прямо под ним. Обхватив Арама поперек груди тонкой, но неожиданно сильной рукой, вспенивая воду перепончатыми задними лапами, мурлок поволок друга к берегу, в сторону Макасы.
Не прошло и десяти секунд, как оба, спотыкаясь, выбрались на сушу. Арам пару раз закашлялся, но, в общем, отделался лишь сильным смущением.
– Простите. Простите, – сказал он.
После этого он поблагодарил Мурчаля и снова извинился перед всеми тремя товарищами.
Мурчаль был искренне рад помочь Араму.
– Ммргл, ммргл! – в свою очередь поблагодарил он мальчика за предоставленную возможность оказаться полезным.
Макаса потрепала маленького мурлока по голове – воистину, высокая похвала! И даже не стала стирать с ладони его слизь, пока он снова не повернулся к Араму.
Клок встряхнулся всем телом, от головы до хвоста, обдав тучей брызг все вокруг, включая и троих спутников. Все это тут же напомнило Араму его пса Чумаза после купаний в старых затопленных каменоломнях Приозерья, и он невольно улыбнулся.
– С тобой точно все в порядке? – спросила Макаса.
– Да, клянусь, со мной все хорошо, – ответил он, нащупав компас на шее.
Но тут ему вновь вспомнилось Семя. Отойдя подальше от ручья (или реки), он потянулся к намокшему кожаному мешочку, надежно привязанному к поясу.
– Только хочу убедиться, что желудь не намочил.
– Стой! – воскликнула Макаса. – У тебя руки мокрые!
Арам попытался вытереть руки о штаны, но штаны, конечно же, были мокры насквозь.
Проворчав что-то неразборчивое, Макаса сняла со спины щит и отвернулась.
– Можешь вытереть о спину моего мундира, – с заметной долей отвращения сказала она.
Вытерев пальцы и ладони о сухую ткань, Арам осторожно развязал кожаный мешочек. Осколок кристалла был цел. Завернутый в непромокаемую ткань желудь – тоже. Похоже, непромокаемая ткань не подвела. Капельки воды, усеивавшие ее, точно мелкие бусины, покатились вниз. Арам бережно, с опаской, развернул желудь. Тот оказался сухим. Арам глубоко вздохнул от облегчения, и все четверо улыбнулись друг другу.
«Все прекрасно, – подумал Арам. – Я не утонул. Желудь не намок. Всего лишь мелкая неприятность. Бывает».
Он начал было снова заворачивать Семя в непромокаемую ткань, но оно вдруг отчего-то – отчего-то – выскользнуло из пальцев. Арам дернулся, пытаясь подхватить его. Макаса, Клок и Мурчаль хором ахнули. Все четверо потянулись к желудю – и все четверо промахнулись. И желудь упал… прямо в огромную лужу, образовавшуюся под ногами Арамара Торна, промокшего с ног до головы.
ПЛЮХ! Семя приземлилось в мелкую воду, подняв в воздух фонтанчик брызг.
Часть вторая. По водам Тысячи Игл
Глава тринадцатая. Цветы и плоды
Арам замер на месте, глядя на желудь в луже воды. Замерли все. Затем, добрых три секунды спустя, все четверо разом наклонились, чтобы поднять желудь, и звонко стукнулись лбами, будто странствующие комедианты на потеху публике.
Таким образом, первым, что услышало существо, рожденное (а может, вернее сказать «произросшее») из Семени Талисса, оказалось дружное «ай!». Желудь треснул, практически вывернувшись наизнанку, будто зернышко кукурузы, брошенное на горячие угли. Над раскрывшейся скорлупой расцвел и потянулся ввысь на стебле цвета королевского пурпура цветок с бледно-голубыми и сиреневыми лепестками.
Но стебель тут же начал менять форму. Он рос в высоту и в ширину, отрастил скелет и мускулы, немедля покрывшиеся кожей и волосами… Миг – и в карие глаза Арамара Торна уставилась пара огромных зеленых глаз. Оба смотрели друг на друга так пристально, что к тому времени, как новорожденная моргнула (позволив Араму наконец-то стряхнуть с себя оцепенение), он успел пропустить большую часть процесса ее расцвета.
Однако теперь он сумел разглядеть ее целиком – полностью, во всем ее великолепии. От нее пахло одновременно цветником матери в весеннюю пору и свежескошенной травой. Но прежде всего Арама поразили цвета – множество тончайших оттенков, принесенных ею с собой в этот мир. Казалось, это маленькое (на добрых два пальца ниже Арама) существо собрано воедино из лепестков целой теплицы орхидей! Кожа ее была багряно-розовой. Цвет волос по мере удаления от скальпа светлел, переходя от бордового к цвету мальвы, сменявшемуся фиолетовым, затем – индиго, затем – светло-голубым. Эльфийские острые уши имели цвет спелого персика, а кончики их розовели, как цветы вишни. Черты ее лица были тонки и нежны, за исключением огромных зеленых глаз, и этот контраст придавал ей особую миловидность.
Цветок, с которого все началось, к этому времени успел распуститься, явив миру кроваво-алую (или, может, малиновую) сердцевину в окружении белых лепестков с бледно-желтыми и розовыми прожилками, и, казалось, украшал ее длинные локоны, хотя на самом деле тоже был частью ее тела. Не обошлось и без других цветов: ребячески-желтых соцветий и бледно-розовых бутоньерок вокруг шеи и вишневых цветков с желтыми сердцевинами, скромно прикрывавших ее маленькую грудь. Сиреневые листья, покрывавшие тело, темнели книзу и расходились у талии, образуя нечто вроде пояса цвета морской волны, отделявшего торс от нижней части тела.
Как будто в этом была нужда! Как будто без этого можно было не заметить разницы между верхней и нижней половиной ее тела! Ведь ниже пояса она была чем-то сродни четвероногим кентаврам. Но, несмотря на это, она была ничуть не похожа на тех кентавров, которых Арам видел в Живодерне. Те полулюди-полузвери были огромны, массивны, откровенно безобразны. Она же была мала, изящна и элегантна, а нижняя часть ее тела не имела ничего общего с тяжеловесностью лошади, скорее напоминая гибкого, стройного олененка, покрытого короткой темно-лиловой шерсткой в бордовых и кирпично-красных пятнах. Крохотные черные копытца тоже отливали темно-лиловым, а хвостик – того же цвета, что и волосы – заканчивался тонкими сине-зелеными завитками. Несмотря на все эти необычные признаки, эта… девочка (да, девочка: с виду ей было около двенадцати – столько же, сколько и Араму) просто заворожила нашего юного героя – что до некоторой степени объясняет, почему он замер на месте, глядя ей в глаза и разинув рот.
Сказать по чести, он был вовсе не единственным, кто с глупым видом таращился на новорожденную. Напротив Арама, за спиной этой дочери природы, точно так же разинув рот, застыла Макаса Флинтвилл. Клок с Мурчалем, тоже разинув рты, стояли по бокам.
Наконец девочка, расцветшая на их глазах, раскрыла рот и заговорила – ясным, чистым, мелодичным, точно настоящая музыка, голосом. (Позже Арам решил, что ее голос очень похож на перезвон «песен ветра», которые Робб Глэйд ковал на продажу, когда в кузнице не было заказов.)
