Он отшатнулся, и она выхаркнула в него грязную дождевую воду. Он стиснул вправленное плечо. Хана подавила вскрик, до крови закусила губу. Но он сжимал все сильнее и сильнее, и она перестала дышать, проваливаясь в обморок, перед глазами заплясали цветные пятна.
– Когда-нибудь ты поймешь, – сказал Моримото спокойно, поднял ее и усадил на лошадь.
“Я никогда тебя не пойму”. Слова застряли на кончике языка – Хана прикусила его, чтобы не произнести их вслух. Лошадь тронулась с места, и они поплелись в непредставимое и невыносимое будущее. Хана привалилась к лошадиной шее, глядя, как внизу проплывает размокшая земля. В ноздри бил терпкий животный запах, и она то проваливалась в беспамятство, то приходила в чувство, как будто плыла во сне, от которого не терпится пробудиться.
* * *
Они пересекли железнодорожное полотно. Хана открыла глаза. Копыта цокали по чему-то твердому. Ливень иссяк, дождь теперь лишь слабо накрапывал, в прорехах между серыми тучами сквозило чистое небо. Хана выпрямилась, запрокинула лицо. Лошадь почувствовала ее движение и замедлила шаг, оповещая Моримото о том, что ноша на ее спине очнулась. Он остановил животное, потрепал по морде, угостил горстью чего-то, извлеченного из кармана куртки, потом обошел лошадь, снял Хану и поставил на землю.
Хана с трудом сохранила равновесие. Он привлек ее к себе, и ее испугал знакомый запах. Хана не желала признавать в нем что-то знакомое, но она помнила этот запах, смесь табака, пота, травы, соли и дождя. Она постаралась вдыхать через рот.
– Мы хорошо продвигаемся, – сказал Моримото.
Хана молчала. Она хотела знать больше: куда они направляются – в город, лагерь или на другую военную базу? И что будет дальше – когда они прибудут? Ноги привыкли, и она отступила от Моримото. Вдохнула предвечерний воздух, изгоняя запаха японца. Уткнулась лбом в лошадиную шею. Лошадь ударила копытом, но не отошла. Хана век бы так стояла – привалившись к этому могучему животному, доверившись его силе.
– Держи, – сказал Моримото, разворачивая ее к себе. Он протягивал ей яблоко. Хана не верила своим глазам, это игра ее воображения. Но красное яблоко ярким пятном сияло в пасмурно-сером пейзаже. – Бери, – приказал Моримото.
Хана медленно подняла здоровую руку. Пальцы коснулись яблока, и, поняв, что оно настоящее, она выхватила его, впилась в сочную мякоть, расправилась за считаные мгновения. Моримото жадно наблюдал за ней. Хане было все равно. Хуже, чем есть, он ей уже не сделает. Она облизнул губы, пальцы. Уставилась на его руку, снова нырнувшую в карман и, как по волшебству, извлекшую еще одно красное яблоко. Моримото откусил, Хана смотрела. Рот наполнился слюной, она с этим ничего не могла поделать, просто смотрела, как он откусил еще раз.
Хана сделала шаг. Он улыбался самым краешком рта. Она подалась к нему всем телом, потянулась к яблоку, но Моримото медленно поднес плод ко рту, притягивая и ее. Хана не сопротивлялась, их губы соприкоснулись. Он поцеловал ее. Его язык раздвинул ей губы. Она не противилась, но взгляд ее был прикован к яблоку.
Он все не позволял ей коснуться яблока. Хана застыла, позволяя себя целовать. Наконец, оторвавшись от нее, Моримото улыбнулся и разжал пальцы. Хана выдернула яблоко из его руки, отвернулась и вгрызлась. Когда она дожевывала последний кусок, Моримото задрал ей платье, пальцы его скользнули между ног. Хана уткнулась лицом в черную лошадиную гриву.
Он покрывал поцелуями шею, вжимался сзади, вдавливая Хану в лошадь. Она слушала его дыхание, мешающееся с ее собственным. Слушала, как ветер гонит облака. Слушала дождь, слабо барабанивший по лошадиному крупу. Моримото так крепко стискивал ее, что казалось – вот-вот раздавит и от нее ничего не останется, только воспоминание, которое поселится в нем, последнем человеке на свете, видевшем ее живой.
Облака вдруг расступились, и солнечный луч осветил полоску зелени вдалеке. Моримото отпустил Хану, и она глубоко вдохнула. Воздух пах иначе – теплый, пропитанный солнцем. Пульсирующая боль в плече напоминала о том, что она еще жива. И Хана поклялась себе, что лицо Моримото не станет последним, которое она видит.
Моримото посадил ее на лошадь. Затем удивил тем, что и сам устроился сзади, прижал к себе, так что дальше они ехали как единое существо. Хана игнорировала его близость, но когда он принялся насвистывать тот самый мотив, что часто доносился сквозь зарешеченное окно по окончании его смены, она с трудом подавила подкатившую тошноту. Хана легла на лошадь, обняла ее за шею. Плечо заныло, но Хана была рада боли – она заглушила этот ненавистный мотив.
Эми
Сеул, декабрь 2011
Эхо смолкло, девичий голос растворился в тишине, и Эми проснулась. Она осмотрелась. Рядом попискивал кардиомонитор. Она потянулась к нему, но заметила на кончике пальца прищепку. От нее шел шнур, исчезавший за краем койки. Другой рукой она потрогала лоб, в голове медленно прояснялось. Толпа незнакомых людей, шок от внезапного узнавания.
Статуя. Ее бронзовый лик – лицо Ханы – сверкал золотом под солнечными лучами. Эми села, кардиомонитор сбился с ритма, и тут она увидела сына, спавшего в кресле в углу палаты. Попискивание аппарата замедлилось, сердечный ритм восстановился. Эми окликнул сына.
– Ты проснулась! – Он закашлялся.
Она улыбнулся, когда он сел на край кровати.
– Мне нужно вернуться, – сказала Эми.
– Вернуться? Куда? Домой? Лететь-то тебе нельзя. Врач говорит…
– Нет, на демонстрацию.
– Мама, демонстрация закончилась. Ты уже два дня в больнице.
Эми потрясенно молчала. На мониторе было видно, как сердце пропустило удар, и сын озабоченно нахмурился. Он постучал по пластиковому корпусу, но сердцебиение уже выровнялось. Сын повернулся к Эми, взгляд его выдавал неуверенность. Он походил на ребенка, который не знает, что сказать.
– Мама, ты нездорова. Врач говорит, что у тебя был приступ. Тебе нужно провести здесь еще несколько дней… из-за состояния сердца. – Он погладил ее по руке. – Я позову Джун Хви, она пошла выпить кофе. Она объяснит понятнее. – Он встал, настороженно глядя на Эми, будто решая, можно ли ее оставить одну, еще раз погладил по руке. – Я быстро!
Дверь тихо затворилась, и Эми осталась одна. Хана. Она должна еще раз ее увидеть. Ха Ён сказал, что прошло целых два дня. На месте ли статуя? Эми не помнила, постоянный это памятник или передвижной, часть выставки. В любом случае наверняка он простоит там несколько дней, но нужно поторопиться. Время работает против нее с того момента, как она покинула свой остров, и два дня беспамятства в больнице тому подтверждение.
Эми вспомнила, как рассмеялась, когда сельский доктор сообщил, что у нее больное сердце и жить ей осталось считаные месяцы. Еще бы ей не умереть от разрыва сердца! Но веселье сменилось горечью, а затем и отчаянием. Она обязана еще раз поискать сестру, пусть даже в душе никогда не верила, что найдет. Но все же нашла. Хана рядом и ждет прихода Эми.
