Пес залаял, когда Хана приблизилась. “Нохой”, – подумала она, поставила ведра на землю и протянула руку. Пес принялся радостно лизать ладонь, Хана нагнулась почесать, и пес тут же перевернулся на спину, подставляя живот. Он был не на привязи и волен гулять, но никуда не уходил. Почесывание собачьего брюха наполняло Хану особого рода теплом, какого она давно не испытывала. Осознав, что улыбается, Хана резко прекратила ласкать собаку, подхватила ведра и двинулась дальше. Пес вскочил и потрусил в ту сторону, куда удалилась монголка.
При виде Ханы буйволица втянула воздух. Пони приветствовали ее, тычась в руки мягкими носами.
– Для вас пока ничего нет, – сказала Хана и потрепала самого маленького по холке.
Она протолкалась между ними и опустилась на колени подле буйволицы. Послышались шаги, но Хана не обернулась – она и так знала, что это мальчик. При матери он держался поодаль, но наедине был посмелее. У мальчика легкая походка, в отличие от взрослых монголов, которые грузно топочут. Он поздоровался. Хана не ответила, сосредоточившись на деле, словно на свете нет занятия важнее, чем дойка. Мальчик немного постоял рядом, опершись на изгородь и положив на руки подбородок.
– Алтан, – сказал он.
Хана оглянулась.
– Алтан, – повторил мальчик и хлопнул себя по груди ладонью. Затем показал на нее, и лицо его изобразило вопрос. Он ждал, но она молчала. Мальчик предпринял еще попытку, но Хана снова промолчала.
Когда он зашел на третий круг, у нее вырвался смешок, и она прикрыла рот. Смех лился из нее, как будто прорвало дамбу, и вот она уже согнулась, не в силах сдержать хохот. Давно же она не смеялась! Хана словно утратила власть над собой. У нее текли слезы. Лицо мальчика расплылось, и ей не понять, рассердился он или нет. Он перелез через изгородь. Смех замер. Хана встала и вытерла глаза.
Стоя лицом к лицу, они оказались почти одного роста. Он лишь ненамного выше и чуть наклонял голову, когда смотрел в глаза. Хана знала, что следы от побоев еще не до конца сошли с ее лица, как и кровоподтеки с шеи. Готовая ко всему, она сжала зубы, стиснула кулаки. Этот мальчишка не так силен, как взрослый мужчина, но и он серьезный противник. Она вызывающе смотрела на него, надеясь, что он испугается и оставит ее в покое.
Мальчик поднял руку, и Хана вздрогнула. Он дотронулся до своей груди:
– Алтан.
Он улыбался, широко, дружелюбно, от глаз разбегались лучики. Он коснулся ее груди и вскинул брови. С момента похищения никто не задавал ей этот вопрос. Она уже и сама не знала, как ее зовут. Каким именем назваться – настоящим или тем, которое получила в борделе? Она вдруг осознала, что кончики его пальцев так и упираются ей в грудь. Она деликатно отвела руку мальчика.
– Хана, – наконец сказала она.
Он несколько раз повторил ее имя, и Хана рассмеялась его выговору.
– Ха-на, – произнесла она по слогам.
Он повторил еще раз, затем показал на себя. Хана улыбнулась:
– Алтан.
Он остался явно доволен ее произношением. Пони забеспокоились за спиной, и Хана поняла, что появились зрители. За ними наблюдал молодой мужчина, стоявший у выхода маленького гэра. Он ухмылялся. Хана вспыхнула, но мальчик помахал ему, и мужчина, покачав головой, скрылся за гэром, явно по нужде. Раздалось журчание, и Хана смутилась. Она вернулась к буйволице, и Алтан понял, что разговор окончен. Он послушно оставил ее в загоне одну. Она смотрела, как он бежит в ту сторону, куда ушла женщина. “Ээж”, – поправила себя Хана. Мама.
“Слова – это сила, – сказал как-то раз отец, прочтя одно из своих политических стихотворений. – Чем больше ты знаешь слов, тем сильнее становишься. Поэтому японцы и запрещают наш язык. Они лишают нас силы слов”.
За работой Хана повторяла монгольские слова, концентрируясь на каждом, чтобы напитаться его силой.
Ведра наполнены, она попыталась поднять сразу оба, чтобы отнести в гэр, но сил не хватило, они слишком тяжелые. Тогда Хана взяла обеими руками одно ведро и понесла. Она старалась не разбудить мужчину, все еще спавшего у печки. Ее успокоил его клокочущий храп. Пока он спит, Хана его не боится. Она поспешила в загон за вторым ведром, но там рядом с пони стоял мужчина из соседнего гэра.
Хана замешкалась у калитки, глядя, как он оглаживает одного из пони, выискивая колючки и репьи. Очистив плотную шкуру, мужчина, еще совсем молодой, принялся поочередно приподнимать пони ноги, осматривая копыта, а потом дважды обошел его со всех сторон. После чего занялся следующим. Хана ждала, когда он закончит. Парень стал осматривать третьего пони и только тут заметил Хану.
Он что-то буркнул, но она не сдвинулась с места. Тогда он показал на ведро рядом с буйволицей. Солнце взошло уже высоко, и вблизи Хана видела, что мужчина не старше самых молодых солдат, что приходили в бордель. Возможно, это старший брат Алтана. Он был изрядно выше Ханы – как минимум на голову. Широкие плечи, а ноги крепкие и мощные, как древесные стволы. С таким ей не справиться.
Видя, что она так и не входит в загон, он рассмеялся и что-то сказал, обращаясь к пони. Дернул его за хвост, и пони потрусил к калитке. Еще две лошадки последовали за ним, и вскоре вся троица галопом унеслась в луга. Хана с удивлением наблюдала за происходящим. Четвертый пони мешкал, поглядывал на Хану, словно снедаемый любопытством.
Мужчина что-то снова сказал. Хана вздрогнула, напуганная его внезапным обращением. Он опять рассмеялся и зашагал к ней. Она стояла, с напускным безразличием глядя мимо него. Он остановился прямо перед нею. Они молча стояли лицом к лицу. Он смотрел ей в глаза, и Хана ответила вызывающим взглядом. Мужчина улыбнулся, зубы у него были желтоватые от табака. Загорелая кожа лоснилась от пота. Он стукнул себя в грудь:
– Ганбаатар.
Снова улыбнулся, и Хана поняла, что он дразнит ее – подсмотрел их диалог с Алтаном. Она прищурилась, но смолчала. Поднялся ветер, взметнул в воздух сухую траву. Хана отвернулась и прошла внутрь загона, торопясь прикрыть молоко от мусора. Мужчина хохотнул, вывел из загона последнего пони и направился в сторону гор, следом за женщиной и Алтаном.
Вернувшись со вторым ведром в гэр, Хана испугалась тишины. У печки сидел полуголый монгол, завтракал сыром и соленым мясом. Хана торопливо вылила молоко в чан и скользнула к выходу.
– Погоди, – раздалось сзади.
Хана замерла. Он произнес это по-японски. Мужчина встал и натянул хлопковую нательную рубаху, не переставая жевать. У Ханы заурчало в животе. Надев дил и застегнув все пуговицы на плече, монгол снова сел.
– Сядь сюда, – он показывал на соседнюю подушку.
Хана прикидывала свои шансы. Можно убежать – глядишь, и найдет женщину с остальными кочевниками, но он ведь никуда не исчезнет, когда она вернется. Или можно принять неизбежное, и делу конец. Она крепко сжала кулаки, ногти впились в кожу.
Хана опустила взгляд и, словно ведомая на поводке, побрела к подушке.
