– Нет, сегодня. Сейчас же. Сию минуту.
– Мама, хватит! – прикрикнула Джун Хви.
Лейн обняла ее, успокаивая. Ха Ён смотрел себе под ноги.
– Я тебя отвезу. – Сын произнес это шепотом.
– Не смей! – взвизгнула Джун Хви. – Она должна оставаться в больнице! Ей нельзя!
Дочь была на грани срыва. Лейн привлекла Джун Хви к себе, забормотала что-то утешающее, баюкающее.
Сын резко вышел из палаты. Джун Хви немного успокоилась, осознав, что не может ничего сделать. Отстранилась от Лейн, подошла к матери, поцеловала. Села рядом, взяла за руку. Они снова были мать и дочь, сидящие на крылечке скромного домика у моря. Они молчали, смотрели, как волны с грохотом разбиваются о скалистый берег.
– Мне следовало стать хэнё, как ты. Это был мой долг, а я тебя подвела.
По щекам Джун Хви катились слезы. Лейн вытерла их ладонью. Джун Хви прижалась к руке подруги. Их взаимная нежность тронула Эми. Сама она не знала такой близости за всю свою долгую жизнь. И вдруг она поняла, что все было недаром, что вся ее жизнь прошла не зря, если дочь встретила своего человека – ту, которую выбрала сама и которая выбрала ее.
– Ты последовала за своим сердцем, – сказала Эми. – Именно этого я вам и желала. Я горжусь вами… и вашим выбором. Я рада, что вы смогли решать сами. У вас есть то, о чем я даже не мечтала.
Ха Ён вкатил в палату кресло, бережно усадил в него Эми и повез к лифту. Джун Хви и Лейн шли следом. Но Эми уже не видела ничего, кроме лица – лица, зовущего ее вернуться. Что, если сестра жива, что, если сходство не случайно? Всем своим нутром Эми чувствовала, что статуя имеет к ней некое отношение, но, чтобы убедиться в том, надо сначала еще раз ее увидеть.
Хана
Монголия, осень 1943
Глухое рычание пса разбудило обитателей гэра. Монгол – аав ни, отец, еще одно слово, которое выучила Хана, – зажег масляную лампу. Его жена беспокойно заворочалась. Хана притворялась спящей, наблюдая за мужчиной сквозь ресницы. Пес за стеной надсадно лаял. Поспешно одевшись, монгол легонько пнул Алтана. Мальчик мгновенно подскочил. Они быстро обулись, взяли лампу и вышли. Полог упал, и Хану снова окутала тьма. От ночного воздуха, ворвавшегося в гэр, стало зябко. Хана натянула одеяло до подбородка.
Пес умолк, и теперь были слышны звонкие птичьи трели. Застучали копыта. Стараясь не разбудить мать Алтана, Хана подобралась к пологу и прислушалась. Отец Алтана крикнул что-то приветственное, и ему отозвался голос, от которого Хана окаменела. Сердце замерло на середине удара, кровь отлила от головы. Хана в панике хватала ртом воздух, не в силах вдохнуть.
Моримото вернулся.
Хана еще долго стояла на коленях, уткнувшись лбом в ковер, задыхаясь. Она ничего не видела, не слышала, вокруг разлилась безвоздушная пустота.
Затем так же резко, как вспыхнула паника, морок рассеялся. Легкие медленно наполнились кислородом. Как только дрожь унялась, она приникла ухом к пологу.
Мужчины разговаривали по-монгольски. Хана чуть-чуть отвела полог, в щелку проник свет от масляной лампы. Хана оглянулась на мать Алтана, та крепко спала.
Мужчины стояли неподалеку. Моримото пил из фляжки, в свете лампы белело голое горло. Он утерся и протянул фляжку отцу Алтана. Тот отхлебнул и сунул в нагрудный карман. Моримото чем-то зашуршал, Хана поняла, что это листок бумаги. Моримото поднес его к фонарю, что-то показывая. Что это – карта? Да все что угодно.
Подняв лампу повыше, отец Алтана склонился над бумагой. Моримото тыкал пальцем, говорил он теперь шепотом, будто о чем-то секретном. Увидев Алтана, который возвращался из загона, куда он отводил лошадь, Моримото быстро сложил листок и спрятал в карман штанов. Отец Алтана выпрямился и махнул в сторону гэра. Алтан направился к пологу.
Хана едва успела отпрыгнуть к ложу и нырнуть под одеяло. Алтан вошел, что-то бормоча, упал на свою шкуру, звучно зевнул, повозился, укрываясь одеялом, и затих. Хана ждала, что вот-вот войдет Моримото, но тот так и не появился. Вернулся отец Алтана, задул лампу и поставил ее подле жены. Через минуту уже раздался его храп.
Хана лежала в темноте, не сомневаясь, что Моримото вот-вот окажется рядом. Она поплотнее подоткнула под себя одеяло со всех сторон, завернувшись в него, будто в саван. Нет, даже на одну ночь он не оставит ее в покое. Минуты перетекали в часы, но Моримото все не появлялся. У нее отяжелели веки, вопреки всем стараниям не заснуть.
Сон уносил ее в безоблачное синее небо, к парящим птицам. Храп отца Алтана раздавался громче обычного, будто он лежал к ней впритык. Хана уже не сопротивлялась мягкому обволакиванию сна. И вдруг что-то выдернуло ее из забытья. Хана ощутила, как сильные руки разводят ей ноги. Она открыла глаза: Моримото.
– Тебя брали? – шептал он, царапая ей щеку щетиной.
Она молча затрепыхалась, пытаясь вырваться, но он прижал ее к полу, прохрипел:
– Щупали тебя?
Она мотнула головой.
– Точно?
У Ханы перехватило горло от злости. Он надругался, он продал ее в рабство, а теперь смеет чернить этих добрых людей – первых хороших людей, что встретились ей за долгое-долгое время? Она напряглась всем телом и громко проговорила:
– Меня никто не трогал. Это хорошие люди, не как солдаты… не такие, как ты.
Его пальцы замерли. Он убрал руку. Хане и в темноте было ясно, что он взбешен. Она поспешно запахнула дил, двойным узлом завязала пояс. Моримото молча встал и вышел из гэра. О сне можно было не думать. Прислушиваясь к храпу, дыханию хозяев, Хана представляла, как все сложилось бы дальше, если бы он не вернулся.
* * *
Утром отец Алтана поднялся, против обыкновения, первым. Растолкал сына, и они ушли. Хана проводила их взглядом, заметила, как оглянулся на нее Алтан. Она быстро закрыла глаза. Мать Алтана все спала. Хана гадала, что задумал Моримото – увезти ее сегодня же или остаться еще на несколько дней. Перед глазами возникло его лицо – злобный дух, грозный и безжалостный. Она резко села, отгоняя видение, и решила, что станет вести себя как обычно, будто ничего не случилось.
Растопив печку, она скатала постели. Мать Алтана тоже проснулась, приподнялась и улыбнулась Хане. В этом простосердечном приветствии было столько тепла, что Хана едва не разрыдалась. Но вместо этого она поклонилась – ритуальным корейским сэбэ почтила хозяйку за доброту. Женщина что-то удивленно сказала. Хана поклонилась еще трижды, а когда распрямилась в последний раз, мать Алтана благодарно кивнула. И Хана приступила к ежеутренним делам, как будто Моримото и не вернулся за ней.
Подоила буйволицу, принесла сразу оба ведра, вылила молоко в чан. Затем пошла в загон покормить пони яблоками. Всем этим она занималась под пристальными взглядами Моримото, отца Алтана, самого Алтана, Ганбаатара, безымянного парня и матери Алтана. Кажется, даже пес следил за каждым ее движением. Словно все знали, что ее пребывание здесь на исходе.
