– Эх, – обернулся купчина. – Этакого враля-заводилу и оставлять в целости, даже по челюсти не двинув!..
– Погоди, ещё успеешь, – не оборачиваясь, посулил лекарь.
Спаситель был уже рядом, над черепичными крышами богатых хором града; над ним всё тонуло в кипящей алой мгле, облака послушно тянулись следом. Свет почти померк, всё сделалось цвета крови; единственный луч бил из узкой прорехи за спиной Спасителя; лик Его по-прежнему тонул в тени.
Старый Хрофт ощущал, тем не менее, чужой взгляд, упирающийся из этой тени прямо в них. Спаситель видел их всех, сознавал, что они тут, и понимал, кто они такие.
Ты слишком много играл со смертью, Отец Дружин. Пытаясь вырвать те или иные тайны, ты уходил слишком глубоко в её владения. Искру Пламени Неуничтожимого не погасить, ты доказал, что даже павшие боги могут вырваться из серых пределов, но…
Но ты не знаешь, в какой степени властен над ними теперь Спаситель.
Мысль эта пробила владыку Асгарда подобно раскалённому гвоздю, вбиваемому палачом. Он не знал – он не думал – не подозревал об этом! Он никак – никогда не – но…
Спаситель смотрел из тьмы прямо на них, выжидательно, предупреждающе. Ему не требовалось слов или угроз, хватало взгляда.
– Лекарь, – утробно прорычал Древний Бог, – если ты знаешь, что делать, клянусь моими священными браслетами, время пришло!
По виску врачевателя скатилась капля пота; вокруг неистовствовала толпа, ничего не видя вокруг.
Спасителю оставалось сделать лишь несколько шагов; пространство, куда Он должен был ступить, как-то само собой расчистилось, люди пятились, давя друг друга.
Лицо Его по-прежнему скрывала тьма; беспощадный свет лился из-за спины, лучи начинали обжигать.
Фиделис стоял, расправив плечи, запрокинув голову и глядя прямо туда, где следовало находиться глазам Спасителя. Сразу за ним – половинчики, ещё дальше – Старый Хрофт и купец Олаф, которого уже начинала бить крупная дрожь.
– Остановись, призрак! – Лекарь высоко поднял руку, и голос его разнёсся надо всей площадью, перекрывая рёв толпы. – Стой, пустота. Ты не воплотился здесь; ты бессилен.
Врачеватель развернул ладонь в отстраняющем жесте, словно упираясь в незримую преграду.
Казалось, ничего не изменилось, так же исступлённо молился люд Хедебю, так же колыхался лес воздетых рук; но Старый Хрофт ощутил, как задёргался оставшийся позади монах, дирижировавший толпой.
– Э-э, ку-уда? – рыкнул купчина; его ручища перехватила запястье монаха, успевшего выхватить нож.
Старый Хрофт обернулся, взгляд его столкнулся со взглядом монаха – глазницы его залило чернильной тьмой. На Отца Дружин двигался уже не человек – его скорлупа, пустая оболочка, заполненная чем-то совершенно нелюдским, жутким.
Монах зашипел, дёрнулся, и рука его, теряя человеческие очертания, вырвалась на свободу; нож с быстрой разящей змеи сверкнул у самого горла Олафа, но купец, видать, был ловок, не только зазывая покупателей.
Тесак успел подняться для защиты, сталь заскрежетала о сталь, и Отец Дружин смог размахнуться.
Палица из слепяще-белых молний обрушилась на голову существа с ножом, вмяла её в плечи, словно в мягкую перину; потёртый балахон пробило сотнями сияющих игл; руки, обратившиеся в подобия щупалец, разжались, нож со стуком упал под ноги Олафу.
– Ты – пустота и ничто, – Фиделис продолжал меж тем выкрикивать прямо в лицо Спасителя. – Ты отец лжи и обмана! Ты мираж, наброшенный на истинную надежду!..
Балахон монаха валялся недвижимо; то, что скрывалось в нём, исчезло без следа.
– Обман один, – подивился купец, не торопясь убирать тесак в ножны. На него, похоже, не действовал ни рёв толпы, ни даже близость Спасителя. – Эх, жалко, других убедить не успели…
Не успели.
Спаситель ничего не отвечал Фиделису, но и не двигался вперёд, словно не в силах сделать эти последние два шага и коснуться, наконец, хьёрвардской тверди.
– Без меня ты – ничто. Без того младенца, – продолжал лекарь, бросая каждое слово, словно стрелу, – тебе не воплотиться; поворачивай, пустая форма, уходи, откуда пришёл, возвращайся в бездну, тебя породившую! Ты есть великий обман, ложь, ничего больше!..
Но Спаситель не повернулся и, судя по всему, поворачивать и не собирался.
Он едва заметно шевельнулся, лёгкая рябь прошла по тьме, заменявшей Ему лик, и Отец Дружин невольно подумал о Водителе Мёртвых; неудивительно, что Яргохор оказался предтечей Спасителя, их словно сотворило из одного и того же – или они сами превратились в одно и то же.
Спаситель шевельнулся, и дома вокруг рыночной площади стали оседать и рушиться; нет, не потому, что Он вдруг обрёл полную власть над камнем и деревом; Старый Хрофт увидел, как из-под груды раскатившихся брёвен выполз первый мертвяк.
Старые города стоят на костях. На старых, додревних, забытых погостах. На могилах, от которых не осталось даже памяти. Первым шёл лес, накрывая собой кладбища; а за ним – вернувшиеся люди.
Каждый город есть исполинский тайный могильник, и потому Спасителю не требовалось особенно усердствовать в поисках.
Мёртвые поднимались из развалин, ковыляли к площади; у иных, особо древних, обломки досок, жердей с успехом заменили недостающие кости. Некоторые так даже щеголяли кухонной утварью: ухватами, скалками, кочергами…
Спаситель стоял. Люди продолжали взывать к Нему, как заведённые, не в силах вырваться из заколдованного круга.
И небо по-прежнему закрывали тёмно-багровые тучи.
Среди мертвяков замелькали балахоны проповедников. Были ли они изначально людьми, и лишь потом утратили собственную суть, обратившись в призраков Спасителя, или с самого начала состояли из подвластной Ему пустоты – кто знает?
Но сейчас они шли в одних рядах с мёртвыми, и это единственное, что имело значение.
Старый Хрофт широко размахнулся палицей.
– Нет! – успел выкрикнуть Фиделис. – Останови тех, великий Древний! Ему нужны души, без них Он слаб!..
Лекарь и Спаситель так и остались стоять лицо к лицу; половинчики, Олаф и Отец Дружин пробивались сквозь толпу.
Мертвяки надвигались – пока немного, наверное, пяток или около того в горловине каждой из улиц; шли медленно, ковыляли, спотыкаясь и едва не падая; но Отец Дружин слишком хорошо знал, на что они способны, дай им добраться до живых.
А Фиделис, не останавливаясь, всё выкрикивал и выкрикивал что-то в лицо Спасителю; тот, казалось, внимал, а может, просто ждал.
Что ж, с этими мертвяками мы справимся; но пора уже звать сюда воинство Древних, а то, пожалуй, оно там заскучало!..
Засиделись они там, застоялись. Пора им в дело, а то забалуют.
…Древние отозвались всем многоголосьем. Они были сыты, а когда Древний сыт – он не прочь и подраться.
