Даже когда мастер Грандибль соизволял дать ответ, результат не всегда радовал.
Всю следующую неделю Неверфелл представляла опасность для всего вокруг. Она не могла сосредоточиться. Она капнула в Баркбент слюну лося вместо слез оленя, и сыр запротестовал струей кислого дыма, обжегшего ей руку. Она забыла убрать головки Лакомки Лазаря подальше от охлаждающих труб и вспомнила только тогда, когда они начали биться о дерево полок.
Странная и удивительная мадам Аппелин сказала, что может создать Лицо, с помощью которого Неверфелл станет не такой уродливой. Эта мысль наполняла ее теплом надежды, но потом она вспоминала зловещие слова создательницы Лиц о дворе и впадала в ужас. Мастер Грандибль был незыблемой основой всей ее жизни, она не могла представить, чтобы с ним что-то случилось, как не могла представить жизнь без каменного потолка над головой. Но создательница Лиц намекнула, что, скрываясь от двора, он подвергает себя опасности и дает другим возможность строить козни. Неужели это правда? Он не отвечал. Может ли кто-то навредить ее хозяину в неприступном замке молока и сыра?
– Да что с тобой такое? – ворчал Грандибль.
Неверфелл не могла ответить, потому что и сама не понимала, что с ней творится. В голове у нее будто бурлил котел, и в нем забрезжила тень идеи, зародыш плана. Еще не оформившись, мысль полностью завладела ею. Но эта мысль была настолько неуловимой, что Неверфелл не могла облечь ее в слова и поделиться с Грандиблем.
– Видишь? – ворчал Грандибль. – Один взгляд на мир этой женщины, одно дуновение ветерка – и вот она, зараза. У тебя лихорадка, и тебе повезет, если ты отделаешься только ею.
Он вовсе не обращался с ней как с больной, напротив, так нагружал работой, что некогда было вздохнуть.
Можно ли доверять мадам Аппелин? Неверфелл снова и снова вспоминала ее последнее Лицо – только усталость и любовь, и ни капли блеска. Неверфелл не могла поверить, что это просто маска.
Нельзя придумать такое Лицо, ничего не чувствуя, твердила она себе.
Эта мысль не покидала ее и три дня спустя, когда явился Эрствиль, доставивший несколько бочонков свежего молока, коробку чистых голубиных перьев и шесть бутылок лавандовой воды. Эрствиль – костлявый мальчик-посыльный с изрытым оспинами лицом. Он регулярно наведывался в туннели Грандибля. Он был примерно на год старше Неверфелл и на два дюйма ниже и с удовольствием проводил с ней время, отвечая на ее вопросы, хотя вел себя покровительственно. Она ловила каждое слово, его визиты были очень важны для нее, и Неверфелл подозревала, что ему это очень нравится.
– Эрствиль, что ты знаешь о мадам Аппелин? – Вопрос вырвался, не успел посыльный присесть.
У Эрствиля не было сердитых или раздраженных Лиц. Дети из рабочих семей не учились таким выражениям – предполагалось, что им они ни к чему. Тем не менее Неверфелл заметила, что его плечи застыли, и почувствовала, что обидела его. Он пришел гордый и довольный, собираясь о чем-то ей рассказать, а она своим вопросом лишила его этого удовольствия. Неверфелл принесла ему чашку имбирного чаю, и он оттаял.
– Вот, взгляни. – Он чем-то взмахнул у нее перед лицом и тут же спрятал в карман, она успела только заметить, что это маленькое пожелтевшее изображение наземной сцены. – Мне нужно доставить это торговцу в Крамблс, но я дам тебе посмотреть в обмен на три яйца.
Когда Неверфелл принесла ему три маринованных яйца в голубых скорлупках, он показал ей картинку. На ней был изображен маленький домик с окошками, устало глядящими сквозь вуаль ветвей, а за ним вздымался холм. В небе виднелось большое круглое пятно.
– Это солнце, да? – спросила она, указывая на пятно.
– Да, поэтому на картине никого нет. Ты же знаешь почему, верно? Солнце сжигает людей. Многим из них приходится работать в полях, но если они слишком много времени проводят на солнце, их кожа краснеет, покрывается волдырями и облезает. И никто не может посмотреть вверх, иначе солнце ослепит их.
Он искоса взглянул на Неверфелл, очищая яйцо и обнажая карамельную мякоть в тонких прожилках.
– Ты только посмотри на себя, выглядишь, как больная крыса. Тебе повезло, что я прихожу к вам, не то ты бы спятила. Однажды Грандибль пожалеет, что запер тебя одну-одинешеньку. Ты спятишь и убьешь его.
– Что ты несешь! – взвизгнула Неверфелл, и в ее голосе прозвучали горечь и возмущение.
Она слишком многое рассказывала Эрствилю о себе, и он знал, что временами она и правда сходит с ума. Иногда ей кажется, что она в ловушке и потеряла последнюю каплю надежды, иногда туннели становятся особенно темными и душными, каменные стены придвигаются, сдавливают. Несколько раз это случалось с ней без видимых причин. Грудь в тисках жуткой паники, сердце проваливается в пятки, нечем дышать… а потом она приходит в себя в другом месте, больная и дрожащая, вокруг беспорядок, ногти сломаны, потому что она царапала каменные стены и потолок.
Она почти ничего не помнила, что происходило с ней во время приступов, – только отчаянное желание света и воздуха. Не зеленоватого света ламп-ловушек и не тусклого красного свечения золы, а обжигающей необъятности, которая смотрит сверху. Не привычного пряного воздуха сырных туннелей, а воздуха, который пахнет чем-то большим и которому нужно место. Воздуха, который толкает и рычит.
Эрствиль хмыкнул при виде ее замешательства, и к нему вернулось хорошее настроение.
– Ладно, хватит. – Он отобрал картинку и убрал ее в карман куртки. Разрезал яйцо пополам, показался густой темно-бирюзовый желток. – Ты хочешь узнать о мадам Аппелин?
Неверфелл кивнула.
– Легко. Я все о ней знаю. Она одна из лучших создателей Лиц в Каверне. Ей лет семьдесят, хотя за последние сорок она как будто не состарилась ни на день. Остальные создатели Лиц терпеть ее не могут, ненавидят еще сильнее, чем друг друга, потому что она стала создательницей Лиц не как положено – отслужив подмастерьем. Семь лет назад она была никем, просто какая-то кривляка из отдаленных пещер, учившая гримасам за копейки. А потом она внезапно показала Трагический набор.
– Трагический набор? – Неверфелл тут же вспомнила усталость, которая привиделась ей за улыбкой мадам Аппелин.
– Да. Видишь ли, раньше все нанимали создателей Лиц, потому что хотели иметь самые новые, самые яркие улыбки или самые гордые взгляды. Трагический набор был совсем другим. В нем были печальные Лица. Страдающие Лица. Отважные Лица. Не всегда красивые, но с их помощью люди выглядели глубокими и интересными, как будто у них есть тайные печали. Двор пришел в восторг. С тех пор она знаменитость.
– Но… какая она? Имею в виду, она хорошая? Ей можно доверять?
– Доверять? – Эрствиль поковырялся в зубах. – Она же создательница Лиц. Все в ней – фальшь. И на продажу.
– Но… Лица же должны откуда-то рождаться? – настойчиво спросила Неверфелл. – Я хочу сказать, за ними должны быть чувства. Так что… может, семь лет назад с ней что-то случилось, какая-то трагедия, поэтому она и придумала все эти Лица?
