– Не могу, – замотала головой Неверфелл. – Знаю, мне не хватает ума, влияния и опыта, но у меня есть то, что может причинить ему вред, – правда. Я должна всех убедить, что он отравил великого дворецкого. И начать нужно с репетиций. Следовательница Требль решила, что это обычные убийства. Давай выясним, не ошиблась ли она.
Близкие люди
Грандибль, сердито пыхтя, перевернул головку Воющего Синеперча. Этот сыр отличался вздорным характером – зажатый прессом, он недовольно сопел и вычихивал облачка голубой пыли. Всякий раз, когда Грандибль пользовался устройством Неверфелл для переворачивания сыров, он отчетливо слышал, до чего гнетущая тишина поселилась в его туннелях. Рыжеволосый дух подземелий больше не ходил за ним по пятам, доводя своей болтовней до нервного тика. Баламутившую дни сыродела толкотню и суету вымели резким движением метлы, оставив его наедине с молчаливой пустотой.
Мастер-сыродел с первого взгляда понял, что Неверфелл пришла из верхнего мира. Утомленный ядовитыми уловками двора, Грандибль увидел в девочке человека, который никогда ему не соврет. Человека, которому он сможет довериться. Потому он решил прятать ее и защищать от Каверны. Старый сыродел прекрасно понимал, что со своим бесхитростным лицом Неверфелл станет легкой добычей для жителей подземного города, как утенок, угодивший в кошачье логово.
Но Неверфелл не была счастлива в сырных туннелях. Она слишком быстро росла, слишком быстро двигалась, в тесных пещерах ей не хватало места и воздуха. Грандибль не рассказывал девочке, откуда она родом, – зачем мучить ее мыслями о небе, которого она никогда не увидит? Но, несмотря на его старания, забытые небеса позвали Неверфелл. Впрочем, Грандибль всегда знал, что рано или поздно это случится. Интересно, скажи он Неверфелл правду, это что-нибудь изменило бы?
«Мечты – это шипы», – грубо напомнил он себе. – Они лишь впиваются в кожу и причиняют нам боль».
Оставив в покое сыр, Грандибль вернулся к размышлениям о тишине, но в этот раз она была нарушена. Колокольчик над дверью звякнул, затих, а потом, набравшись храбрости, зазвонил снова. Старый сыродел снял с крюка тяжелый моргенштерн
[3] и, сгорбившись, поплелся к парадному входу. Отодвинув заслонку, он хмуро посмотрел наружу.
Он быстро понял, что к нему пришли двое. Вот только они изо всех сил пытались заглянуть в глазок и яростно отталкивали друг друга, а потому перед глазами Грандибля мелькали в основном щеки и весьма настойчивые подбородки.
– Что вам нужно? – неприветливо поинтересовался сыродел.
Пришедшие заговорили одновременно, отчего понять их было не так-то просто.
– …по поручению Максима Чилдерсина, главы Совета…
– …следовательница Требль выражает свое почтение…
– …все, что вы можете сообщить о местонахождении вашей бывшей ученицы Неверфелл…
– …сбежала из экипажа Чилдерсина…
– …пекутся о ее безопасности и очень хотят с ней поговорить…
– …в главное управление Следствия, чтобы побеседовать…
– Вы ее потеряли, да? – оборвал их Грандибль. – Бестолочи. И вы, судя по всему, думаете, что она вернулась ко мне. Предположим, так и есть. Только с чего вы взяли, что я вам ее отдам?
Посыльные на миг замолчали, а потом снова заговорили, только теперь куда холоднее и официальнее.
– Сыродел Грандибль, властью, данной мне, приказываю вам открыть…
– …ордер на обыск ваших владений…
Широкий, пожелтевший от возни с сырами палец Грандибля щелкнул задвижкой, и посыльные, кашлянув, шарахнулись от двери. Глаза у них слезились, из носа текло. Грандибль с мрачным удовлетворением подумал, что в нынешнее время редко встретишь истинного ценителя перезрелого Плинктонского Гуддезана, и вернул заслонку на место.
Значит, Неверфелл сбежала. Ему не нужно было знать причины, что ею двигали, но было ясно, что она хочет скрыться как от Совета, так и от Следствия. Теперь оба посланника будут уверены, что ей удалось добраться до его сырных туннелей. Вот и хорошо. Грандибль не зря столько лет готовился к осаде. Наконец-то всем его ловушкам найдется применение. И пока Следствие и Совет будут прорываться в сырные туннели, он выиграет время для Неверфелл, где бы они ни была.
– Что сделал Грандибль? – Требль воззрилась на посыльного с обожженным лицом и покрасневшими глазами. – Ставлю десять к одному, что девчонка у него. Вот только как она проскользнула мимо наших патрулей? Неужели прорыла новый туннель? Впрочем, не важно. Сообщите тем, кто занят поисками, чтобы возвращались и брали в осаду нахального заквасочника. Пусть знает – никому не позволено игнорировать приказы Следствия.
– Что сделал Грандибль? – Мадам Аппелин резко выпрямилась, но ее спутник рассеянно пробежался пальцами по темным волосам создательницы Лиц, и она снова откинулась на спинку кресла.
– Забаррикадировался в своих туннелях и обстреливает головками Плюющейся Джесс всех, кто рискнет приблизиться к его двери. Ему перекрыли воду и поставки провизии, но несложно догадаться, что у него там запасов на долгие годы. Все выглядит так, будто он прячет у себя девчонку, но… Я бы не торопился с выводами. Возможно, это всего лишь отвлекающий маневр, и Неверфелл прячется совсем в другом месте. Так что я не собираюсь осаждать сырные туннели. Насколько я знаю Требль, Следствие уже этим занимается. Мои люди продолжат искать Неверфелл.
– Ты обещал, что присмотришь за ней, – упрекнула его мадам Аппелин. – Сказал, что никакой опасности нет и если что-то случится…
– Успокойся, Весперта. Поверь мне, я сберегу твои секреты. Даю слово, – улыбнулся Максим Чилдерсин.
Мадам Аппелин в тысячный раз мысленно прокляла себя. Она сама скроила каждую из таинственных и непостижимых улыбок Максима Чилдерсина, подлаживаясь под его лицо и характер. А теперь эти улыбки возымели над ней такую власть, какой не было ни у кого в мире. Создательнице Лиц было крайне унизительно признавать, что она попалась в ловушку собственного мастерства.
– Полагаю, – продолжал рассуждать вслух Чилдерсин, – нам следует пустить слух, что туннели Грандибля взяты в кольцо осады. Скорее всего, это выманит девчонку из укрытия. К счастью для нас, у нее есть одна большая слабость – желание во что бы то ни стало защитить друзей.
План Чилдерсина был хорош, и от этого сердце мадам Аппелин мучительно сжалось. Она всегда знала, что Максим Чилдерсин воспринимает верность как слабость – если, конечно, речь не шла о верности семье. Она хотела знать, что прежде всего Максим Чилдерсин предан ей, и скрупулезно подсчитывала, сколько времени он уделяет семье, сколько думает о них – и о ком-либо еще, кроме нее. Иногда мадам Аппелин хотелось накрыть его абажуром, как светильник-ловушку, чтобы он сиял только ей одной. Даже его одержимость властью над Каверной больно ранила создательницу Лиц, будто город был женщиной, а следовательно – соперницей.
