Эрствиль не уставал напоминать об этом, жалобы его с каждым разом становились все горше и изобретательнее, и все-таки он вызвался проводить Неверфелл к Гибельному выступу.
По пути им встретилась лишь пара человек, да и те, едва завидев наряд Картографа и секстант с мертвыми бабочками, закрыли уши руками и поторопились убраться с дороги. На раскопках Картографы были неизбежным злом. Только они могли сказать, какая судьба постигнет новую шахту: выстоит она или рухнет, ослабит верхние туннели или выпустит на свободу подземную реку, которая затопит все вокруг.
По мере того как Неверфелл с Эрствилем уходили все дальше, воздух становился холоднее, а каменные стены, еще не потускневшие от времени, – светлее. Приглушенное эхо оживленных улиц постепенно сменялось стуком кирок о камень, грохотом упавших валунов и песочным шелестом осыпающейся породы.
Вскоре навстречу им попался шахтный пони, невозмутимо тянувший груженную доверху тележку. Уши возничего были заткнуты тряпками – чтобы уберечься то ли от грохота каменоломни, то ли от болтовни Картографов. Он равнодушно скользнул взглядом по причудливому наряду Неверфелл, зато с любопытством посмотрел на Эрствиля, который шагал чуть позади нее.
– Тебе лучше тоже заткнуть уши, – прошептала Неверфелл, дождавшись, когда тележка скроется за поворотом. – Иначе люди станут задавать вопросы, как это ты так долго шел со мной и не спятил.
Они оторвали кусочки ткани от обтрепанных рукавов Неверфелл и скрутили затычки.
– Впереди больше народу. Как думаешь, мне начать дергаться, суетиться и странно себя вести? – спросила Неверфелл.
Эрствиль, жевавший ткань, чтобы она плотнее села в ушах, покосился на нее и сказал только:
– Веди себя как обычно. Этого будет достаточно.
От нечего делать Неверфелл разглядывала подпиравшие своды крепи из толстых брусьев, дерево уже покрылось пылью, но почернеть еще не успело. То тут, то там висели ветроловки с колокольчиками – чтобы следить за воздушными потоками, на стенах белели меловые метки, а на полу виднелись криво написанные названия туннелей. В конце концов они очутились в длинной горизонтальной шахте, где кипела работа. Одни чернорабочие вытаскивали из боковых проходов ведра с кусками камня, другие сливали в деревянные желоба молочно-белую воду, третьи внимательно изучали бледные пласты в горной породе.
Появление Эрствиля с Неверфелл не осталось незамеченным. Чернорабочий махнул Эрствилю и, заметив затычки у него в ушах, произнес одними губами:
– Не здесь! Отведи ее вон туда, налево.
Эрствиль кивнул и повел Неверфелл в указанном направлении – через арку и дальше, по уходящему вниз туннелю прямо к грубо сколоченной двери, на которой поблескивали песочные часы.
– Наверное, здесь они держат Картографов, – прошептала Неверфелл. – Подожди меня снаружи – будет лучше, если один из нас останется следить за часами.
– Нет уж, я пойду с тобой, – неожиданно возразил Эрствиль. – У тебя и так мозги наперекосяк, если опоздаем – совсем скособочатся.
– Зато мне почти нечего терять, – философски заметила Неверфелл, набрала в грудь воздуха, перевернула часы и вошла в комнату, прежде чем Эрствиль успел что-нибудь сказать.
За дверью обнаружилось маленькое круглое помещение, где на деревянном стуле спокойно сидел мужчина лет пятидесяти. Его редеющие седые волосы были аккуратно зачесаны назад. На нем была теплая куртка с опушкой из серебристого, торчащего иглами меха. Судя по росту и широте обращенной к Неверфелл улыбки, он явно не принадлежал к числу чернорабочих. Так мог улыбаться профессор, радующийся новому ученику.
Картограф сидел босиком, и длинные, почерневшие от грязи пальцы на ногах безостановочно скребли по каменному полу, словно он пытался что-то подобрать.
– Хах, как раз вовремя! – поприветствовал он Неверфелл. – Поможешь мне пересчитать меридиан. Он опять повернулся против часовой стрелки и перемешал мне все азимуты.
– Я… – Неверфелл сглотнула и решила, что лучше говорить начистоту. – Я не Картограф.
– А я знаю, – безмятежно ответил мужчина. – У тебя бабочки на секстанте не в том порядке. Но сейчас и ты сгодишься. Вот, возьми конец веревки, медленно обойди вокруг меня и скажи, где я белее всего.
– Сэр, пожалуйста! – Неверфелл не хотела тратить драгоценные пять минут на то, чтобы ходить кругами. – Я хотела спросить вас о Трущобах. О туннелях, которые ведут туда и выходят оттуда. О том, что случилось семь лет назад.
– Трущобы. Тр-р-р-р-рущо-о-о-обы. – В первый раз Картограф прошептал это слово едва слышно, во второй – медленно выдохнул, так что в нем проступила барабанная дробь, а за ней – колокольный звон. – Давненько меня о них не спрашивали. Жалко, что их замуровали. Редко встретишь такой красивый Перекрут.
– Что такое Перекрут? – невольно спросила Неверфелл.
Картограф снова широко улыбнулся, словно Неверфелл преподнесла ему золотую чашу, полную шоколадного мороженого.
– Ты хочешь знать? – радостно спросил он. – Ты правда хочешь знать?
У Неверфелл возникло стойкое ощущение, что не очень-то она этого хочет.
– Но там был не только Перекрут, – продолжал Картограф. – В Трущобах происходило кое-что еще.
– Незаконное рытье туннеля? – предположила Неверфелл. Ее слегка сбивало с толку то, что до сих пор их беседа протекала абсолютно нормально. – Многие Картографы прибыли туда, чтобы разобраться с возникшим из ниоткуда туннелем. А потом они умерли.
– Да. От инфлюэнцы. Во всяком случае, так говорят.
Картограф внимательно смотрел на Неверфелл и как-то странно моргал. Обычно люди не закрывают глаза полностью, когда моргают, но он плотно смыкал веки и выжидал секунду, прежде чем их разомкнуть.
– Кто ты такая? И почему одета, как одна из нас? – Картограф по-прежнему улыбался, но в голосе зазвучали подозрительные нотки. Он подался вперед. – Зачем спрашиваешь про Трущобы?
Неверфелл понимала, что должна либо солгать, либо выйти из комнаты, так ничего и не узнав. Но вместо этого она, неожиданно для себя, медленно сняла очки. Свет единственной ловушки, свешивавшейся с потолка, упал на ее лицо.
– А. Ты. – Картограф откинулся на спинку стула. Медленно моргнул. – Ты ей не нравишься.
– Что? Кому я не нравлюсь? – озадаченно спросила Неверфелл, отгоняя непрошеное видение мадам Аппелин.
– Ты ей очень не нравишься. – Картограф склонил голову к плечу и закрыл глаза, сосредотачиваясь на ощущениях в пальцах ног. – Ты… щекочешься.
Неверфелл вспомнила, что Клептомансер говорил о Каверне, и, кажется, поняла, о ком идет речь.
– Я не хочу щекотаться, – с чувством выдохнула она. – Я вообще не хочу оставаться в городе. Но больше мне некуда идти.
– Если тебе некуда идти, воспользуйся Неоткрытой пещерой. Она ведет в никуда. Крики летучих мышей уходили в пустоту – и не возвращались обратно.
