– Совет даст за нее больше денег, – сказали из дальней части комнаты.
– А может, и не только денег, – предположил кто-то другой. – Вдруг они увеличат норму яиц для детей?
– Да послушайте же! – завопил Эрствиль. – Дело не только в великом дворецком! Те, кто убил его, тренировались на нас, на чернорабочих!
– Он говорит правду, – вклинилась Неверфелл. – Они сначала репетировали здесь, внизу. Испытывали яд, который сводит людей с ума и заставляет убивать своих близких.
Недовольный ропот стих, на смену ему пришла полная тишина. Неверфелл подумала, что, если бы взгляды могли звучать, ясельная пещера содрогнулась бы от грохота. Эрствиль все-таки добился своего – теперь его слушали.
– Это сделал Максим Чилдерсин, – выдохнул он. – Винодел. Глава Совета. И великий дворецкий, и чернорабочие – это его рук дело. И если мы так и будем молчать, он останется безнаказанным. Но без помощи Неверфелл нам не обойтись. Мы с Неверфелл многое разузнали о преступлениях Максима Чилдерсина, и теперь у нас есть информация, которая может его погубить. Следствие ненавидит Чилдерсина, они только и думают, как бы от него избавиться. Такую возможность они не упустят.
У нас нет доказательств, что он убил великого дворецкого, но мы и без них обойдемся. Неверфелл выяснила, что Чилдерсин прорыл тайный туннель, который ведет на поверхность. По нему солнечный свет поступает прямо в дом виноделов. – Эрствиль совсем оправился, и теперь его было уже не остановить. – Секретный туннель. В гостиной, где завтракают Чилдерсины. Это нарушает добрую сотню законов.
– Тогда давайте отдадим девчонку Следствию, – проскрипел одноглазый старик. – Пусть она расскажет им и про великого дворецкого, и про туннель.
– Что? Нет! – снова сорвался на крик Эрствиль. – Следствие – это сплошь мучители и убийцы. Нельзя отдавать им Неверфелл!
– Если они так ненавидят Чилдерсина, то сохранят девочке жизнь, – последовал ответ. – Там она будет в безопасности. Чего не скажешь о нас, если мы станем ее укрывать.
– Это не сработает, – воскликнула Неверфелл. – Не то я бы сразу пошла к следователям. Неужели вы думаете, что мне нравится бегать по Рудникам, подвергая всех опасности? Если бы мне дали слово на большом слушании при дворе, я бы рассказала людям о том, что на самом деле случилось с великим дворецким. Они бы увидели, что я говорю правду, – я не могу лгать. Вот только мне и рта не дадут раскрыть. У мастера Чилдерсина и его друзей полно шпионов среди следователей. Думаю, он догадывается, как много я знаю, – иначе зачем бы мне убегать? И если я попаду к Следствию, меня сразу убьют.
– Так и есть, – поддержал ее Эрствиль. – Неверфелл один раз уже чуть не убили в камере.
– Но у нас нет выбора! – рыкнул кто-то в ответ.
В толпе снова поднялся ропот; охватившие людей смятение и тревога повисли в воздухе, словно дымовая завеса.
– Послушайте! – взорвалась Неверфелл. – Речь не только обо мне, мастере Чилдерсине и Следствии. Вы разве не понимаете, что сделаете, если отдадите меня? Да, я не хочу, чтобы меня пытали или убили. Но вы тоже не должны хотеть меня отдавать. Неужели вы не слышали, что Эрствиль сказал про туннель? Существует секретная шахта, ведущая на поверхность, – продолжала она. – Возможно, первая за все века существования Каверны. Кроме нее есть только один выход – через главные ворота, к которым люди из внешнего мира приходят торговать. Но они закрыты, и их постоянно охраняют, чтобы никто не мог проникнуть в Каверну – или уйти отсюда. Если мы расскажем Следствию о потайном туннеле, они ворвутся к Чилдерсинам и запечатают его навсегда. И все будет кончено. Неужели вы не понимаете? Такого шанса нам уже не представится, доживи мы хоть до ста лет. А мы не доживем. По этому туннелю не только дневной свет может проникнуть в Каверну. Мы тоже можем выйти по нему наружу.
В толпе зашуршали недоверчивые шепотки. Неверфелл буквально чувствовала страх чернорабочих перед чужаками и солнцем, сжигающим все живое. Даже Эрствиль как-то странно на нее посмотрел.
– Знаю, знаю, о чем вы думаете! – торопливо проговорила она, прежде чем в комнате снова зазвучали протестующие голоса. – Мне рассказывали о мире за пределами Каверны то же самое, что и вам. Но я думаю, что нам врут. Я провела там первые пять лет своей жизни и почти ничего не помню, кроме солнечного света. Не помню, чтобы я его боялась. Он ощущался ласковым теплом на лице… Когда я попала сюда, то как будто ослепла. Но я помню, что когда-то была зрячей.
Неверфелл замолчала, сбитая с толку обращенными к ней каменными лицами.
– Продолжай, – пробормотал Эрствиль уголком губ.
– Что?
– Доверься мне. Продолжай рассказывать про верхний мир.
Неверфелл подумала, что он, наверное, заметил перемену в настроении застывшей толпы. Сама она ничего не почувствовала, но набрала в грудь воздуха и потянулась к звездочкам воспоминаний, мерцающим в темноте ее беспамятства.
Рассказ получился нескладным, сметанным на живую нитку, но он и не мог быть другим. Неверфелл поведала о залитом солнцем лесе, который привиделся ей, когда она съела кусочек Стакфолтера, и попыталась описать голубые цветы, сминавшиеся под ее ногами, и зеленые зубчики папоротника. Она тщетно подбирала слова, способные передать свободное движение воздуха, от которого все вокруг трепетало, как живое. Она хотела рассказать про ветер, который холодил лицо, про блеск росы и влажный запах мха. Но у нее ничего не вышло.
– Я не могу вам объяснить, какой он, этот мир! – горестно простонала она. – Я знаю, что нашу гору окружает пустыня, выжженная палящим солнцем. Но где-то пустыня заканчивается. Ее можно пересечь – и люди из верхнего мира делают это постоянно. За ней лежат другие земли, откуда берутся виноград, и специи, и дерево, и сено для животных. А птицы… они летают так быстро, что их почти не видно. Только слышно, как они поют. А небо в тысячу раз больше Каверны, даже в тысячу тысяч раз! Я не могу вам показать! – Собственное косноязычие причиняло Неверфелл боль. – Каверна держит нас в плену и не хочет отпускать. Знаете, на что она похожа? На огромный светильник-ловушку! А мы – попавшие в него мотыльки. Каверна переваривает нас так медленно, что мы почти этого не замечаем. Но самая страшная тюрьма – та, о которой не знаешь. И потому не пытаешься сбежать. Но мы должны попытаться! Все мы. Должны сражаться за то, чтобы они, – Неверфелл обвела дрожащей рукой ряды молчаливых малышей, – увидели солнечный свет. Мы не должны жить здесь. Быть может, если бы мы жили на поверхности, то ноги у нас были бы прямыми, а кожа чистой и мы не сходили бы с ума, выпав из ритма времени. Хотя я почти ничего не помню о своей жизни на земле, крохи воспоминаний не давали мне покоя все эти годы. Словно небо зовет меня и требует, чтобы я вернулась. И если я больше его не увижу, то, наверное, потеряю рассудок.
Неверфелл снова замолчала, в кои-то веки пожалев, что язык у нее подвешен не так хорошо, как у Чилдерсина. Винодел обращался со словами так же ловко, как с винами. Но она была всего лишь Неверфелл, слегка безумной и слегка картографнутой.
