– Имя! – рявкнул кто-то снаружи.
– Дегустатор Неверфелл, прибыла свидетельствовать…
– А, дегустатор! Ее все уже ждут, давайте, быстрее несите ее в зал.
Носильщики пустились бегом, паланкин затрясло.
«Помни, – твердила про себя Неверфелл, – Максим Чилдерсин убил великого дворецкого. Не смей забывать об этом. Чилдерсин – убийца».
Дверца паланкина распахнулась, дворцовые слуги в белых ливреях практически выдернули ее наружу и подхватили под руки. Неверфелл почти волокли по широкому коридору, так что ее ноги едва касались пола.
«Потерпи еще чуть-чуть, – умоляла Неверфелл свою память. – Еще немного, только чтобы успеть рассказать всем правду».
Тяжелые двери из красного дерева открылись ей навстречу, и Неверфелл наполовину ввели, наполовину втащили в Зал смирения. Там было гораздо светлее, чем в прошлый раз, и она наконец смогла его рассмотреть. Зал смирения представлял собой огромный амфитеатр с длинными рядами сидений. Неверфелл находилась в самой нижней его точке, на маленьком, залитом светом каменном помосте, обнесенном деревянным поручнем. Из-за него у Неверфелл возникло ощущение, что она – зверек в клетке, выставленный на всеобщее обозрение.
Собравшиеся в зале придворные и в самом деле откровенно ее разглядывали. Неверфелл плыла в море лиц, наполовину скрытых биноклями и лорнетами. В воздухе витал слабый запах Паприкотки. Очевидно, те, кому достались места на задних рядах, использовали обостряющую слух специю, чтобы не пропустить ни слова.
Неверфелл схватилась дрожащими руками за поручень, в глазах помутилось. В голове словно что-то горело. Неверфелл зажмурилась, но она ничего не могла поделать со всепроникающим Вином. Оно вошло в полную силу и теперь обрабатывало ее воспоминания.
Когда Неверфелл открыла глаза, все вокруг выглядело иначе. Исчезли фиолетовые спирали, ее больше не терзали сомнения. Неверфелл отпустила несчастный поручень, в который вцепилась мертвой хваткой, и медленно огляделась. Слева, на черной железной платформе, украшенной коваными ветками шиповника, стояла следовательница Требль. Ее Лицо сохранило бульдожье упрямство, но волосы стали абсолютно белыми. На такой же платформе справа от Неверфелл стоял Максим Чилдерсин в серебристом камзоле. Пробежавшись глазами по роскошно одетому собранию, Неверфелл увидела скопление бордового. Не иначе как Чилдерсины явились на слушание в полном составе.
– Неверфелл из внешнего мира, – громко обратилась к ней Требль. – Ты готова дать показания?
– Да, – ответила Неверфелл. – Готова.
– Прекрасно. – Следовательница Требль встала и наклонилась вперед, всей своей позой давая понять, что каждое слово Неверфелл подвергнется испытанию огнем и мечом. – Два месяца назад ты давала показания Следствию. И ты заявила, что за все время работы у великого дворецкого у тебя не было возможности принять противоядие. Верно?
– Да.
– Тогда мой первый вопрос…
– Да, – перебила ее Неверфелл. – Я так сказала. Но я ошиблась.
Пробежавшие по рядам взволнованные шепотки за какие-то секунды переросли в беспокойный гул. Неверфелл видела, как принявшие Паприкотку придворные в задних рядах в панике прикрывают уши, чтобы уберечь их от неожиданного шума.
– Что?! – Требль от изумления на миг утратила всю свою строгость.
– Меня обманули. Максим Чилдерсин и мадам Аппелин. Я узнала о том, что они сделали, и сбежала, поскольку не могла скрыть это от них.
Застывшее Лицо Максима Чилдерсина демонстрировало предназначенное для Неверфелл выражение дружелюбия и поддержки. Позабыв об этом, он смотрел туда, где сидел клан виноделов. Неверфелл догадывалась, кого он ищет среди домочадцев. Но она не сомневалась, что светловолосую девочку в серебристом платье он там не найдет. Скорее всего, Зуэль скрылась сразу после того, как напоила ее Вином.
Сердце Неверфелл билось так сильно, что она почти слышала его бархатистые удары о грудную клетку. Она никогда не чувствовала себя такой могущественной и такой спокойной. Воспоминания, к которым прикоснулось Вино, вспыхивали алым и золотым, но не сгорали, а, наоборот, пробуждались к жизни. Она не забывала. Она вспоминала.
Память раскрывалась, подобно цветку навстречу солнцу. Неверфелл вспомнила, как несколько недель назад она разговаривала с Зуэль в закрытом паланкине.
– Ты правда хочешь этого? – Зуэль нервно мнет шелковые перчатки, лицо ее белое как мел. – Хочешь, чтобы дядя Максим поймал тебя?
– Другого пути нет. Если я хочу обратиться ко двору, мне нужно выступить на слушании. А чтобы дожить до слушания, нужно убедить твоего дядю, что я буду свидетельствовать в его пользу. И поскольку мы не можем позволить ему разгадать наш план, я и сама должна о нем забыть – чтобы он ничего не прочитал на моем лице. Последние два месяца придется стереть из моей памяти. Хотя бы ненадолго.
Зуэль вздыхает:
– Хорошо. Я сделаю все, что от меня зависит. Пусть дядя Максим думает, что я работаю над Вином, которое сотрет твою память и избавит тебя от подозрений. Я постараюсь подменить его Вином, пробуждающим воспоминания, чтобы к тебе вернулось все, что нужно. Очень важно правильно рассчитать время. Ты должна вспомнить о нашем плане прямо перед слушанием. Поэтому нельзя допустить, чтобы тебя поймали раньше.
– Спасибо, Зуэль. – Неверфелл молчит, собираясь с духом. – И прости… прости, если я скажу тебе что-ни-будь плохое, когда лишусь памяти. Наверное, я буду думать, что ты предала меня.
– Неверфелл, откуда ты знаешь, что я тебя не предам? – тихо спрашивает Зуэль.
Неверфелл пожимает плечами:
– Просто знаю, и все.
«Ко мне вернулись не все воспоминания, – подумала Неверфелл. – Но я уверена, на то есть причина. Я себе доверяю. И точно знаю, что должна сказать».
Голуби и кошки
Хотя следовательница Требль многое повидала на своем веку, ей потребовалось целых три секунды, чтобы справиться с потрясением. После смерти великого дворецкого она терпела поражение за поражением. И теперь была практически оглушена свалившейся на нее удачей.
Требль так до конца и не разгадала план Максима Чилдерсина. И тем не менее она была на тысячу процентов уверена, что заявление Неверфелл в него не входило.
– Остановите слушание! – кричал он. – Девочка искренне верит в то, о чем говорит, но ее разум пострадал из-за тяжких испытаний, которые она вынесла в заточении у чернорабочих…
Требль заметила, как рука винодела потянулась к пуговице на камзоле, и к ней резко вернулось хладнокровие. Возможно, это был всего лишь безобидный жест, но куда вероятнее – сигнал убийце, который должен лишить девочку жизни, прежде чем она скажет еще хоть слово. Орудие Чилдерсина обернулось против него самого, а значит, пришло время от него избавиться.
Требль дважды постучала по балюстраде, подавая сигнал своим людям. Она тоже заранее позаботилась о защите свидетельницы. Что ж, посмотрим, все ли она предусмотрела.
