– И все же Культура настойчиво добивается утопизма, – с какой-то горечью заметил Циллер, – как ребенок, требующий игрушку лишь затем, чтобы тут же ее выбросить.
Кабе долго глядел, как Циллер дымит трубкой, затем прошествовал сквозь дымное облако и трилистником уселся на мягкий ворс ковра рядом с диваном челгрианина.
– По-моему, это вполне естественно. Если былые тяготы можно превратить в развлечение, то это явный признак успешного становления вида. Даже страх может развлекать.
Циллер заглянул в глаза хомомданина:
– А отчаяние?
Кабе пожал плечами:
– Отчаяние? Наверное, да. К примеру, можно отчаиваться при исполнении какой-либо задачи или стремясь к победе в каком-нибудь состязании, а когда все же добиваешься успеха, то отчаяние делает его сладостней.
– Это не отчаяние, – тихо сказал Циллер. – Это досадное неудобство, преходящее недовольство предполагаемой неудачей. Я имею в виду не раздражение по пустякам, а сильное отчаяние, которое выедает душу и заражает все чувства, так что все, даже самые приятные переживания отравляют жизнь. Отчаяние, от которого хочется покончить жизнь самоубийством.
Кабе откачнулся.
– Нет, – ответил он. – Нет. Они, вероятно, надеются, что подобный удел им больше не грозит.
– Да. На подобный удел они обрекают других.
– Ах вот в чем дело, – кивнул Кабе. – Вы о том, что произошло с вашими соплеменниками. По-моему, некоторые граждане Культуры испытывают по этому поводу сожаление, граничащее с отчаянием.
– По большому счету мы сами виноваты. – Циллер раскрошил в чашечку курительный порошок, примял его специальным серебряным инструментом и выдохнул новые клубы дыма. – Безусловно, мы бы и сами ввязались в войну, даже без помощи Культуры.
– Необязательно.
– Я с вами не согласен. Как бы там ни было, после войны нам пришлось бы самим разбираться с нашими собственными глупостями. А вмешательство Культуры привело к тому, что мы претерпели все беды войны, но не извлекли из них уроков. Мы просто свалили вину на Культуру. Хуже этого было бы только полное уничтожение нашего вида. Впрочем, я часто думаю, что это несправедливая оговорка.
Кабе некоторое время сидел неподвижно. Из трубки Циллера поднимался синий дымок.
Циллер некогда был Одаренным-из-Тактичных Махраем Циллером VIII Уэскрипским. Он родился в семье управленцев и дипломатов, но с младенчества прослыл музыкальным вундеркиндом, написав первое произведение для оркестра в возрасте, когда большинству челгрианских детей еще приходилось объяснять, почему нельзя грызть обувь.
Он принял ранг Одаренного, двумя кастовыми уровнями ниже данного от рождения, когда бросил учебу в университете и рассорился с родителями.
Несмотря на последующую славу и богатство, он расстроил родных еще больше, вплоть до проблем со здоровьем и нервных срывов, потому что стал радикальным Отрицателем кастовой системы, ушел в политику, примкнув к эгалитаристам, и поставил свой авторитет в обществе на службу борцам с кастовой иерархией. Постепенно общественные и политические настроения стали меняться; казалось, что вот-вот произойдут желанные Великие Перемены. Чудом избежав смерти от рук наемных убийц, Циллер принял решение полностью отказаться от своей касты и теперь к нему относились как к представителю самых низов (если не считать преступников) челгрианского общества – то есть касты Невидимых.
Второе покушение было почти успешным; Циллер едва выжил и четверть года провалялся в больнице. Трудно сказать, повлияло ли на политический ландшафт его вынужденное воздержание от общественной деятельности, однако по выздоровлении ему пришлось смириться с очередным поворотом гражданских настроений: консерваторы взяли верх, лишив целое поколение надежды на существенные перемены.
За время политической карьеры Циллера пострадало и его музыкальное творчество, по крайней мере количественно. Он заявил, что поступается общественной деятельностью ради дальнейшей творческой работы, чем вызвал осуждение бывших соратников-либералов и восторг врагов-консерваторов. И все же, несмотря на уговоры, он не отказался от статуса Невидимого, хотя к нему теперь и относились как к почетному Одаренному. Он ничем не выказывал своей поддержки сложившейся ситуации и воздерживался от любых политических заявлений.
Его авторитет и популярность продолжали расти; его засыпали лавиной наград, премий и почетных званий; опросы общественного мнения возводили его в ранг величайшего из живущих челгриан, и ходили упорные слухи, что его наверняка изберут церемониальным президентом.
На пике своей славы и популярности, обласканный беспрецедентным поклонением общества, он произнес так называемую благодарственную речь на церемонии вручения ему величайшей из гражданских почестей челгрианской державы – на великолепном, пышном приеме в Челизе, столице челгрианского государства, который транслировали в реальном времени по всей челгрианской сфере, – и заявил, что никогда не отказывался от своих воззрений, что всегда был либералом и последовательным эгалитаристом, что предметом его гордости была и остается не его музыка, а сотрудничество с теми, кто по-прежнему придерживается аналогичных взглядов, что он, даже больше чем в юности, презирает засилье консервативных взглядов, равно как и свою родину, ее общество и народ, потакающие традициям кастовой системы, что он не примет предложенной ему награды и, более того, вернет государству все ранее полученные, что он уже забронировал полет за пределы челгрианской сферы и не собирается возвращаться до конца дней своих, ибо, в отличие от глубоко чтимых, уважаемых и любимых им сотоварищей-либералов, он полагает в дальнейшем морально неприемлемым какое бы то ни было соприкосновение с омерзительным, ненавистным, злодейским режимом.
Речь Циллера встретили гробовым молчанием. Он сошел со сцены под презрительные выкрики и укоризненное шипение, а ночь провел в посольстве Культуры, пока толпа билась в ворота, требуя выдать его на растерзание.
На следующий день он улетел на корабле Культуры и несколько лет странствовал по ее мирам, пока не осел на орбиталище Масак.
Через семь лет после отъезда Циллера на Челе избрали президента-эгалитариста. Начались реформы, Невидимым и прочим низшим кастам наконец предоставили полные гражданские права, но, вопреки многочисленным просьбам и приглашениям, Циллер упрямо отказывался возвращаться, хотя и не объяснял почему.
Полагали, что таким образом он протестует против фактического существования кастовой системы. Компромиссное соглашение, позволившее протолкнуть реформы, предусматривало, что в рамках правовой терминологии представители высших каст сохранят свои титулы и кастовые имена, а новые законы о праве собственности закрепляли за главой семейства земли, ранее принадлежавшие клану.
Взамен челгриане всех рангов получали право беспрепятственно заключать браки и производить потомство; статус супругов определялся по касте партнера превосходящего ранга, его же наследовали и дети; за присвоением ранга индивидам, подавшим запрос, надзирали выборные кастовые суды; прекратились преследования за безосновательные утверждения о принадлежности к иной касте, то есть в принципе, каждый мог утверждать что угодно о своем кастовом статусе, хотя в судебных разбирательствах все еще употребляли имя и ранг, полученные при рождении или присвоенные в официальном порядке.
