Впервые мысль о татуировке пришла ей в голову, когда она искала способ добраться до Феррота, если он, конечно, еще в живых. Если она придет меченой, «Возмездие» вряд ли отошлет ее. Но потом мысль глубоко, точно наконечник стрелы, вонзилась в разум, и избавиться от нее было уже невозможно. Слишком сильные чувства переполняли ее, слишком много мертвых стояло в шаге за ней. В конце концов Хатин решилась на татуировку, понимая, что без метки не обойтись.
Взбираться по склону Скорбной Лощины было тяжело, но торчащие из земли кривые корни деревьев предлагали опору для рук и для ног… Когда Хатин достигла вершины, навстречу ей выступили темные и враждебные джунгли. Поперек пути тянулись коричневые лианы толщиной в руку Хатин, парусами свисали холсты паутины, а сверху пробивались столбики лунного света, озаряя лоснящиеся спины жирных жуков-махагонов и алчно раскрытые бутоны орхидей красно-бурого цвета.
Тропинки не было, и находить вехи, направляя шаг Хатин, помогали указания старого жреца: клубок корней в форме бабочки, ствол дерева с длинной царапиной, завязанная петлей лента на ветке.
При звуке свиста неподалеку Хатин вздрогнула, но тут же узнала в нем любовную трель самца медокопа. Ответом было точное эхо в сотне шагов, и лишь спустя несколько секунд Хатин поняла, отчего шевелятся волосы на затылке. Самцы медокопа любовными песнями не обмениваются. На призыв звучит вызов другого самца или ответ самочки.
Лесные обитатели заметили Хатин.
– Я пришла… – Посреди леса, кипящего неспокойной жизнью и оглашаемого трелями, ее голос прозвучал почти беззвучно. – Я ищу…
Дерево рядом внезапно плюнуло клоком мха. Уставившись на него в недоумении, Хатин увидела, что из ствола торчит острый камень. Должно быть, вылетел у нее из-за спины, просвистев радом с головой, да с такой силой, что смог пробить кору… и теперь отовсюду доносился свист, а к ней, покачиваясь и подскакивая, шло нечто о двух головах разной величины.
Хатин поначалу остолбенела, но через миг очнулась и принялась срывать с левой руки повязку, морщась и смаргивая слезы. Даже в темноте она не могла вынести вида окровавленных линий, оставленных ножом старого жреца. Засыпанной в надрезы янтарной пылью на коже Хатин было выведено крыло бабочки. Крепко зажмурившись, Хатин выставила руку меткой кверху и предъявила ее залитым лунным светом джунглям.
Что-то мягко ударило в голову, и Хатин, распахнув глаза, отпрянула. Рядом болталась сплетенная из лиан веревка, вдоль которой с равными промежутками имелись петельки.
Двухголовое чудовище приблизилось, и дрожащие клочки лунного света выхватили из тьмы юношу верхом на эпиорнисе в наморднике. Он указал на веревку, а потом ткнул вверх большим пальцем.
Хатин вернула припарку на место, осторожно вдела ногу в нижнюю петлю и начала подниматься.
Глава 15. За боль – «Возмездие»
Хатин раздвигала широкие листья папоротника, которые затем смыкались, скрывая землю. Сквозь невесомый мир тихо покачивающихся ветвей она попала в густое облако остроконечных листьев, скользящих по коже. Проникая сквозь кроны деревьев, лунные лучики дробились на частички, зеленые, как глаза у кошки.
Наконец Хатин нащупала конец веревки, привязанный к ветке, на которой лежала грубо сколоченная из досок площадка. Хатин осторожно выбралась на нее, и от страха высоты у нее закололо в коленках.
Там, где ветка соединялась со стволом, ее окутывал сгусток тени величиной с крупную хижину: листья, палки, лоза. Хатин направилась к ней, но тут из тьмы вышла худая фигура и взяла ее за руки.
Это был юноша, не старше двадцати: лицо – гладкое, как зыбучий песок, а брови – словно ленты черного бархата. Хатин дрожала, пока он рассматривал татуировку при свете фонаря. Затем он коротко кивнул, а когда взглянул на нее, то выражение его лица уже было не таким пугающим.
– Сегодня сделала?
Хатин кивнула.
– Хорошая работа, – с необычной мягкостью произнес он. – Надо будет еще листьев приложить, не то к утру опухнет до размеров кокоса. Плясунья!
Последнее слово он произнес громче остальных, и на какой-то миг Хатин даже решила, что это приказ. Но почти сразу сообразила, что юноша обращается назад.
Огромный узел, сплетенный из зелени, задрожал с ближайшего к ней бока. Затем лозы раздвинулись, как занавеси, и наружу вышла женщина. Из-под обрамленной черными перьями бархатной шапочки свисало множество блестящих черных косичек. Росту в ней было больше шести футов, плечи широкие, конечности мощные, но двигалась она легко и с мужской непринужденностью. С ног до головы она была одета, как одна из племени горького плода, нижняя губа окрашена соком ягод, чтобы придать видимость полноты; на плечах легкими штрихами того же сока нарисованы «жилы». Предплечья скрывались под вдовьими лентами.
Одевалась и выглядела она не как хитроплетунья, но ведь это «Возмездие», а в «Возмездие» принимали только хитроплетов. Похоже, это была еще одна соплеменница, приложившая немало усилий, чтобы скрыть свое происхождение.
Женщина подошла ближе и взглянула на Хатин сверху вниз. Имя Плясунья ей как-то не подходило. Скорее «Та, что убивает ударом или взглядом». Никак не Плясунья.
– Ради кого ты здесь? – спросила женщина на хитроплетском таким глубоким голосом, что Хатин ощутила его даже подошвами ног. Ошеломленная, она едва не назвала имя Феррота, но поняла, что имеет в виду Плясунья. «Ради кого ты здесь?» Разум Хатин заполнили призраки, и девочка раскрыла пересохший рот, готовая перечислить каждого поименно.
– Ради всех, – ответила она наконец.
Плясунья некоторое время внимательно смотрела на нее, а после очень медленно кивнула, словно такой ответ ей приходилось слышать ежедневно. Потом она присела.
– Расскажи, – велела женщина, и Хатин рассказала, слыша, как ее голос превратился в ущемленный, лишенный чувств поток слов, перечисление немыслимых событий. Все это время она следила за выражением лица женщины, пытаясь понять, не говорит ли она лишнее, высматривая свойственные хитроплетам напряжение или блеск в глазах, как бы сообщающие: осторожно, а то ведь не знаешь, кто нас услышит. Однако женщина продолжала кивать и слушать, лишь медленно моргая время от времени.
Лишь окончив свой рассказ, Хатин ощутила сокрушительный стыд. Старый жрец был прав. И что ей, такой маленькой и хрупкой, вдруг взбрело в голову предстать перед великаншей, требуя прав мстителя?
– Я… я не знала, как мне быть, – добавила после долгой паузы Хатин. – Выбора не оставалось.
Плясунья медленно вздохнула и так же медленно покивала головой.
– Да. Выбора совсем не осталось, я вижу. На этом острове, может, и есть кто, у кого прав на отмщение больше, чем у тебя, но я таких не встречала. – Хатин захлестнуло волной облегчения, а Плясунья тем временем встала. – Надо бы рассказать обо всем Ферроту.
– Он… он жив? Он здесь?
Плясунья кивнула.
