Паренек как будто особенно не обиделся на молчание.
– Знаете, один из солдат на посту врезал мне по уху. Оно теперь, как ломоть хлеба, распухло. Взглянуть не желаете?
– Не считается, Томки, – еле слышно прорычал Феррот. Он раздраженно – но и не без тепла – взглянул на паренька. – Он не причинил тебе боли, Томки. Он врезал тебе за дело, ведь ты напал на него верхом на птице.
– Он не знал, что я нарочно, – пожал плечами Томки. – Так что… где встречаемся с Плясуньей?
– Мы не встречаемся! Мы не знаем… – Феррот осекся и переглянулся с Джейзом. Вопрос был тяжелый, и обсуждать его мстители не спешили. Что же произошло в Свечном Дворе? Удалось ли Плясунье и остальным бежать? – Плясунья станцевала свой танец, у нее своя цель, – после паузы продолжил Феррот. – А ты с нами не идешь! Это дело мстителей – слишком опасное… – Феррот снова осекся, стоило Томки восхищенно сверкнуть глазами.
– С тебя хватит, – вздохнул Джейз.
– Так вроде все хитроплеты обязаны помогать мстителям, по мере сил, разве не так? – с надеждой спросил Томки.
– Смотря, что мститель скажет, – быстро ответил Джейз. – Хатин… этот юноша…
– …считает, что влюбился в Плясунью, – обрубил Феррот. – Видел ее, пока она… занималась… кое-чем на улицах Гиблого Города, и с тех пор нарывается на то, чтобы ему причинили боль, хочет заслужить метку и примкнуть к «Возмездию».
Хатин уставилась на Томки, силясь вообразить, как мог этот светлоликий юноша воспылать страстью к задумчивой великанше, которая как минимум вдвое старше него. Томки взглянул на Хатин и, широко улыбнувшись, пожал плечами.
– Проливает напитки на тех, кто может набить ему морду, – с намеком добавил Феррот, – а еще он как-то шесть часов кряду проторчал у дверей самой мрачной из таверн в Гиблом Городе, распевая одну и ту же песню, в ожидании, что кто-нибудь выйдет да и пырнет его.
– Но ведь он здорово помог нам у дорожного поста, – вступилась за юношу Хатин. – К тому же тот, у кого нет метки, может оказаться полезным. – Или зубных накладок, отметила она про себя, когда улыбка Томки сделалась еще шире. – Я уж не говорю о том, что и птица нам может пригодиться.
– Это твой путь. – Джейз с Ферротом обменялись покорными улыбками, но никто не стал оспаривать ее решение.
* * *
Отряд Хатин шел днями напролет, а ночи проводил в заранее приготовленных убежищах или деревнях, жители которых поддерживали их дело. Остановки были редкими, но неизбежными – в основном из-за муссона, когда идти становилось совсем невозможно. Первый раз заночевали в старой халупе, скрытой в зарослях огромных папоротников. Внутри пахло сырой землей, а стены покрывали пиктограммы, оставшиеся от предшественников. Джейз, правда, никого не впускал до тех пор, пока сам не заглядывал внутрь и не проверял земляной пол.
– Отлично, тут безопасно. – Он похлопал по вырезанной ножом в земле загогулине. – Отметка Плясуньи. Она побывала тут до нас, так что можем заночевать.
Страх понемногу отступал. Что бы ни случилось в Свечном Дворе, Плясунью это, похоже, не задержало.
Подобный ритуал повторяли каждый вечер. В конце долгого дневного перехода, когда Хатин шатало от усталости, Джейз оставлял всех у границы какой-нибудь деревни или невзрачной, поросшей кустарником территории и проверял, все ли хорошо. Затем, разместив поудобнее Арилоу, путники отправлялась добывать пропитание.
Арилоу, похоже, радовалась тому, что воссоединилась с телом. Пока мстители по очереди отправлялись рыскать в лесу, она смотрела прямо перед собой, удивленно и с восхищением шевеля по очереди руками и ногами. Обычный поток напевного бормотания звучал из ее уст громче, нежели в предыдущие дни, и Хатин подумала, что сестра еще и звуком собственного голоса наслаждается.
По вечерам Хатин давали шнурок для птичьих силков. Когда Хатин приносила из вылазки одни только ягоды и грибы, никто ничего не говорил ей. Но когда чуть позже все садились за похлебку, девочке самой было неловко смотреть в глаза товарищам. На третью ночь от чувства собственной бесполезности сделалось так больно, что она не могла уснуть.
Что она за мститель такой, если не может затянуть петлю на шее дикой индейки и огреть ее дубинкой по голове? Какой прок от нее будет перед лицом врагов, тогда как мироздание ждет, что она исправит несправедливость и залатает прореху в его ткани? Хатин попыталась представить, как она с кинжалом в руке выступает против… кого? Худой и смеющейся Джимболи? Пеплохода? Минхарда Прокса, который ошеломленно смотрит на нее своими светлыми глазами? Или… или того, из знати, черты лица которого уже потихоньку стирались из памяти?
Кем бы ни предстояло стать Хатин, путь ее был далек. Но она пройдет его. Исполнившись решимости, Хатин скользнула в чащу.
Феррот проснулся час спустя и увидел стоящую на коленях Хатин в луже собственных слез. Положив перед собой на землю шляпу, она занесла над ней нож.
– Пошито, конечно, грубовато, но я и не думал, что шляпа настолько плоха.
Повисла небольшая пауза, и это время шляпа сочла подходящим, чтобы звучно квакнуть и отползти в сторонку. Феррот опустился рядом на корточки и, подняв ее, уставился в перламутровые и бесстрашные глаза ярко-желтой лягушки.
– Это все, что удалось найти, – прошептала Ха-тин. – Пыталась принести жертву на удачу в поиске, проверить, смогу ли… Но она все смотрела на меня. – Лягушка продолжала делать именно то, о чем Хатин говорила, надувая похожий на мыльный пузырь горловой мешочек. – А потом услышала, как ты проснулся, и накрыла ее.
– Значит, тебе трудно… а, понял. – Феррот зажмурился и прижал к глазам основания ладоней. – Ну ладно. В этом все дело, да? Утром поговорим. А сейчас тебе надо поспать… И если ты не возражаешь, я сам вынесу из хижины ядовитую квакшу. Не возражаешь?
* * *
За много миль от них неспокойная ночь выдалась у другого человека. Не первый раз сон застал его идущим против ветра по равнине белого пепла. В воздухе перед ним висело огромное обрамленное золотом зеркало, под таким углом, что он не мог видеть собственного отражения. Любопытство влекло к зеркалу, и в то же время в груди бушевало грызущее чувство тревоги. Еще шажок, ближе, еще… и Камбер пробудился в теплой, душной темноте.
«Отчего никак не удается встать перед зеркалом? Чего я боюсь?»
«Ничего».
Он страшился не увидеть в отражении ничего, только распростертую за спиной туманную пустошь.
Камбер оглядел комнату, однако в ней по-прежнему ощущалась пустота. Ему вдруг пришло в голову, – уже не в первый раз – что если он сделает шаг, то не услышит его, а если дотронется до дверной ручки, то не почувствует прикосновения.
«Возможно, я переусердствовал в своей невидимости».
Еще одна непрошеная идея пришла в голову:
«Дыхание ночи погасит меня, никто и не заметит».
Стоило так подумать, как он вдруг осознал, что слышит нечто, не слишком отличное от шелеста ветра из сновидения. Еле уловимый свист, долетающий откуда-то снаружи, из залитой лунным светом тьмы.
