Лавочник побледнел и, оставив харчевню на попечение детей, умчался вниз по улице. «О, так вот где караулка», – подумала Джимболи, отправляясь дальше.
Возле кузницы она увидела привязанную к торчащему из стены крюку обезьянку. Стоило показать на протянутой ладони кусочки ананаса, и животное запрыгало, упираясь костяшками кулаков в землю. Красноватыми пальцами обезьянка осторожно сгребла себе мякоть в рот. Опьяненная ромом, она не заметила, как Джимболи перерезала веревку и накинула ей на хвост петельку.
Люди высыпали на улицу, когда визжащий и рычащий комок рыжей шерсти пронесся по стенам и лавкам, сбивая на землю горшки, миски и разгоняя уток.
– Резон шум? Резон обезьяна шали?
– Гляди, хвост колокольчик виси!
Обезьяна быстро ускакала прочь, а Джимболи двинулась по внезапно заполнившейся людьми улице, спрашивая каждого встречного, из-за чего шум-гам. Краем глаза она заметила, как с других улиц сбегаются, вливаясь в общую суматоху, привлеченные криком люди. Тут подоспели ее давешние собутыльники и быстро оказались в эпицентре яростного спора.
– …заколки в дверях… дыхание вулкана… хитроплеты… хитроплеты…
Джимболи подергала за рукав одного горожанина.
– Я тут недавно, что это за сборище? Правда, что сейчас все пойдут ко дворцу градоначальника?
– Чего?
– Что-то такое я слышал, – подтвердили другие.
– Ну да, а вы не знали? – отозвались третьи. – Вы с нами?
– Да я чужая здесь, – сказала Джимболи. – Но если надо, пойду.
Она неспешно вошла в самую гущу толпы, потирая руки как у жарко растопленного огня. «Ах, – думала Джимболи, когда дорога стала шире, и она увидела впереди дом с остроконечной крышей и белеными стенами, – так вот где живет градоначальник».
Джимболи осмотрелась, потом глянула на крыши, и наконец среди соломы цвета пыли заметила похожую на чернильно-синее пятно фигуру.
– Давно пора, чтобы он сам за нами побегал, да, Риттербит, кулдышка ты мой? – Джимболи отстала от толпы и взобралась на пьедестал статуи первого герцога Седролло. Устроилась между огромными каменными туфлями с пряжками. С боковых улочек набежали люди градоначальника, внося еще больше сумятицы.
Со своего места на крыше Брендрил видел, как Джимболи машет ему рукой и указывает на дворец. Он не воспринимал ее как женщину. Для него она была особенно крупной и прожорливой мерцункой с инкрустированным самоцветами клювом, которая выпускает из душ ниточки и спутывает их. Он уважал ее, как уважал бы скорпиона или бездну.
Однако мысли Брендрила занимал дворец, украшенный глазурью мраморных павлинов и лепными солнцами. Он не знал, отыщет ли внутри леди Арилоу, однако ему наверняка известно другое: где-то в этих стенах сидит человек – человек, совершивший ошибку. Человек, который встал между беглецом и пеплоходом. Человек, решивший, будто у него бьется сердце. Человек, не понимающий, что он – лишь прах.
Глава 26. Противостояние градоначальника
Хатин услышала, как Толпа запрудила площадь перед воротами дворца, в обед и внезапно ощутила, как пожелтевшая слоновая кость ее прибежища пошла мелкими трещинками. Сперва раздался единичный возглас, но за ним вскоре поднялся ор, – точно оползень, возникший по вине одного-единственного камешка.
Во дворце вдруг забегали. Примчался лакей и о чем-то горячо зашептал на ухо губернатору.
– Что? У ворот? – Лицо губернатора приняло выражение полной безнадежности. Как же быть, раз даже живые вознамерились не дать ему пообедать? – Нет. Да. Ждите. Поговорю с ними. – Он осторожно ощупал проволоку, что поддерживала его искусные усы.
– Смею ли я советовать вам, господин, обратиться к ним с балкона? – предложил лакей.
Сменив халат на не по размеру большой камзол с шелковыми лацканами, а утреннюю кружевную сеточку для волос – на длинный парик, градоначальник поднялся на второй этаж. Когда перед ним распахнули двери балкона, в комнату с улицы ворвались гневные крики.
– Что с тобой не так? – спросил градоначальник у Хатин, которая пригнулась и вздрагивала при каждом возгласе. Никто и ничто Толпу не остановит. Хатин не могла говорить, но в ее распахнутых глазах губернатор, похоже, разглядел следы слепой, раскаленной паники, заполнившей до краев ее разум.
– Держи. – Он оттянул для нее краешек портьеры. – Спрячься, если надо.
Хатин с благодарностью зарылась в складки, и градоначальник отпустил краешек шторы.
Сквозь потертости в полотне ткани Хатин видела, как он выходит на балкон. Толпа удивленно притихла, и тут же разразилась оглушительным ревом.
– Граждане Города Зависти… Граждане… Что за глупости? Вот вы, почтенный, в белом камзоле, будьте так любезны, станьте рядом и кричите за меня. Скажите, что перед ними их градоначальник, и что он не станет перекрикиваться с толпой, как торговец рыбой. Пусть выберут парламентера.
Как только его распоряжение озвучили, градоначальник подобрался, словно пытаясь подчеркнуть свое главенство, однако от этого стал казаться еще меньше и слабее. Впрочем, его слова и правда озадачили толпу. Люди, похоже, и не знали, кто у них главный. Но вот откуда-то издалека раздался голос, четкий, словно клекот чайки.
– Эй, Бьюлисс, язык знати знай, да? Народ, Бьюлисс! Толкни Бьюлисс вперед!
Вперед вытолкнули широкоплечего юношу, похлопывая его по спине, однако взгляд Хатин привлек вовсе не он, а человек, который его назвал, тот, что сейчас игриво ударил его кулачком в плечо и зашептал ему что-то на ухо. Бархат портьеры заглушил ее полный ужаса хриплый вскрик.
Красная бандана. Улыбка, полная цветных звезд. Птичка на цепочке, у которой то и дело раскладывается, как выкидной нож, хвостик. Джимболи. Она здесь, и с этим ничего не поделаешь.
– Отдайте хитроплетов! – прозвучало на ломаном языке знати, на фоне одобрительного гула. – Хотим положить конец их делам: чтобы больше не ссорились с вулканами, не варили суп из наших детей, не вытягивали силу из наших коз и не высушивали наши колодцы. Отдайте Резерв.
Градоначальник пробормотал что-то на ухо своему глашатаю, и тот, выслушав его, повторил все то же для толпы, но уже громче.
– Градоначальник не намерен передавать свои активы в распоряжение буйствующей толпе. В пределах Города Зависти преступников наказывают по закону, а не на улице. Любой, кто пытается поступать иначе, – обычный убийца.
– Не тереби портьеры, дитя, – тихонько пробормотал градоначальник, когда народ на площади протестующе взревел, и Хатин сообразила, что крепко вцепилась в складки бархата. – Не то растреплешь герб моего прадеда.
Люди на улице знали, что числом раз в пять превосходят людей градоначальника. Чего они не понимали, так это того, что за градоначальником – тысячи предков и они следят, чтобы потомок не опозорил кровь. Разве могут сравниться несколько мгновений зверской смерти от ударов окованными свинцом дубинками с вечностью холодного презрения высокородных пращуров?
