– …Прославленный победитель в битве Польманнокского ордена серебряного зайца и вице-адмирал Рейнхаллоуского экспедиционного…
– Правда? Ну что ж, если твои гвардейцы приблизятся к этому дереву, то вице-адмирал научится летать. С ветром и на спинах жуков отправится познавать мир. Его проглотят росянки и втопчут в землю сапоги солдат. К тому же в лесу укрыто еще немало твоих предков. На некоторых горшках уже и крышек-то нет. Без меня ты ни за что их не отыщешь, а тем временем их распробует на вкус какая-нибудь обезьяна-паук.
– Угм-гмк-хрмп, – посерев, выдавил из себя градоначальник.
– Девчонка сейчас спит. Отправь кого-нибудь, пусть оглушит ее, а клетку принесет мне. И ты снова воссоединишься с семьей.
– Я… – Дрожа, градоначальник смотрел на горшочек, который в руке Джимболи опасно наклонился, так что его крышка чуть-чуть съехала. – Я же дал… я дал ей слово…
Сосуд перевернулся. Крышка упала, и вслед за ней посыпался мелкий порошок, припорошив листья и зашуршав по папоротнику. Губернатор отчаянно взвыл и бросился вперед, выпростав сложенные чашечкой ладони. Упал на колени, глядя на пальцы в серых хлопьях; лицо его сделалось совершенно бесцветным, и казалось, он сам вот-вот рассыплется в прах.
– Итак. – Из-под лозы снова показалась жилистая смуглая рука. На сей раз она сжимала горшок чуть большего размера. – Шестнадцатый герцог Седролло…
– Стой! – Хатин так и не сдержалась. Сжимая в руке клетку с Риттербитом, она выбежала в круг света. – Послушайте! Господин, в этих горшках ваших предков нет! В них уже давно нет человеческого праха!
– К-кы-как? Но где же…
– Не слушайте ее! – завопила Джимболи. – Хватайте! Отнимите птицу!
– О, кто-нибудь, принесите ему флягу воды! Он весь побелел… – Хатин опустилась на колени рядом с градоначальником. – Это так, господин. Весь пепел украли много лет назад и… сделали из него краску… – Слишком поздно Хатин покаялась, что едет по скользкому склону правды. – И вместо него, мм, в урны подсыпали пепел животных. Овец. И коз.
Градоначальник чуть слышно заскулил и обернулся на зеленое безумие джунглей. Увидел там призрачный пейзаж, заслоненный горами дорогого бархата, зубочисток, гребней и бумажных денег, меж которых бродили духи коз и овец, тихо и смущенно блея и мекая, скользя копытами в потоках мыла из бараньего сала.
– Овец? – тихо-тихо, сдавленно переспросил он. – Коз? – добавил и завалился набок, булькая и задыхаясь.
– Дура! – заскрежетало дерево-Джимболи. – Какой нам теперь обеим прок от него? Молодец, растоптала его жизнь! Ну, надеюсь, он сдохнет от этого!
– Прошу вас, господин… – Хатин бережно положила руку на плечо губернатору. – Все ведь… – Все ведь не так плохо?
– Все эти годы я… и вот я… – Он все еще задыхался. – Я теперь… сирота. Совсем… один. Я… я… я… свободен. – Он приподнялся на локте и взглянул на руки, так словно они перешли наконец в его собственность. – Я… волен делать все, что угодно. Могу покинуть Город Зависти! Разбить очки и бежать босиком прочь, сделаться… сделаться… башмачником! Могу… взять в жены домоправительницу! У меня же есть домоправительница? Все время занят был, даже и не знал! Зато теперь могу нанять домоправительницу! И жениться на ней!
Он кое-как поднялся на ноги и побрел, глядя перед собой дикими глазами, вероятно, искать себе спутницу жизни.
Привлеченные криками, сбежались еще люди, а стражники словно опомнились и принялись за столб из лозы. Лицо Джимболи скрылось в листьях, и вниз по стволу прокатилась волна. У его подножия разошлись кусты папоротника, и в сторону джунглей устремилась жилистая фигура.
– Задержите ее! – закричала на хитроплетском Ха-тин. – Она знает, кто мы! Она знает Арилоу!
Из тьмы вслед Джимболи бросилась Плясунья. Она промчалась мимо стражников, которым хватило ума убраться с дороги.
Хатин подхватила фонарь и, не давая себе времени на раздумья, тоже бросилась в чащу. Она, спотыкаясь, неслась вперед, с фонарем в одной руке и клеткой с Риттербитом в другой, а по лицу ее секли крупные листья. Кругом мелькали, точно светляки-переростки, еще фонари. Наконец исполинские жуки собрались в одном месте, освещая дюжину мрачных лиц. Джимболи упустили.
– Далеко не уйдет, – сказал Джейз. – Не может. – Указал на клетку, в которой Риттербит так отчаянно трепетал крыльями, что, казалось, вот-вот перебьет прутья. – Глаза нам слепит свет пламени, и нужно время, пока тьма их очистит, и можно будет надеяться разглядеть Джимболи.
– Времени у нас нет, – сказал Феррот, переводя дух. – Нет времени рыскать по джунглям в поисках зубодерши.
– Значит… значит, мне уже пора лезть на гору, да? – запинаясь, проговорила Хатин. – Если пойду в обход, через чащу, держась подальше от дорог и Фермы, Джим-боли последует за мной. Не сможет убежать и предупредить кого-нибудь, что мы здесь, или помешать вам. Я увлеку ее за собой и разговорю владыку Копьеглава, как и хотела, когда окажусь на вершине.
– Я могу пойти вместо нее, – тут же вызвался Феррот. – Не обязательно идти Хатин. Возьму и птицу, и подарок для владыки…
– Скорбелла выбрала посланником Хатин, – вмешалась Плясунья. – Но… ты можешь отправиться с ней, Феррот. Проводи ее на вершину и сообщи нам, если владыка Копьеглав удостоил Хатин приема.
* * *
В отличие от Камнелома, Копьеглав не был безумен и огнем не плевался, не обладал пустынной красотой Скорбеллы и величием усеянного камнями Повелителя Облаков. Копьеглав носил накидку джунглей, как взлохмаченную волчью шкуру. Он щетинился, точно раненый зверь. Голову его заслоняло облако гнева, и сквозь него он ничего не видел.
Хатин несла фонарь, а иначе, без него, разве Джимболи ее разглядела бы? Плотный навес из зелени почти не пропускал света. Ферроту было велено держаться в тени, чтобы – если уж Джимболи нападет – застать ее врасплох. И пускай Хатин знала, что он где-то позади, повторяет ритм ее шагов, чтобы хруст веточек сливался у них под ногами. Феррот не выдал себя. Но, несмотря на его незримое присутствие, Хатин трудно было не ощущать одиночества; велико было искушение обернуться в поисках поддержки.
Поддержки? Но кто ей Феррот? Не старший брат. Он – лишь тень за спиной, во тьме, человек, чьи руки запачканы в крови, и которого она толком не знает.
Взгляд Хатин упал на клетку с Риттербитом, и на ее лице невольно расцвела теплая улыбка. Всякий раз, когда его хвостик-веер мелькал между прутьев, Хатин ощущала прилив нежности. В клетке, во тьме блеснул глаз-бусина, и ему ответила черная бусина в животе у Хатин. Похоже, Риттербит стал ей братиком.
Многие деревья мялись, как сырое тесто, в них зияли огромные дыры. Пролезая в одну из них, Хатин ногами ощутила, как задрожала земля, словно бок огромного зверя. Наверху то и дело кто-то испуганно проносился: то обезьяна с ветки на ветку, то птица – подобно камешку из пращи. Однако бежали не от нее, скорее торопились мимо – в сторону низины.
