Чайки, попадавшиеся Хатин на пути, уже почти все оправились от удара и, озлобленные, с трудом ходили по песку. Но одна птица лежала, сложившись пополам, словно веер – у нее была сломана шейка. Голова, будто во сне, покоилась на гладкой пятнистой спинке. Хатин поняла это слишком поздно – только когда дотронулась в темноте до безжизненного тельца. Прикосновение к мягкому оперению птицы вызвало чувство, будто по руке поползли рыжие муравьи, и Хатин отпрянула.
Она никому не рассказывала об этом покалывании, всякий раз возникавшем перед лицом смерти. Вот Эйвен такой беды не знала: ловила себе птицу в силки и забивала рыбу с той же легкостью, с какой протыкала рубашку иголкой. Множество других дел, включая уход за сестрой, избавляли Хатин от подобных обязанностей, и никто, включая самых близких, не догадывался о ее слабости.
Наконец Хатин достигла Хвоста Скорпиона – трещины в скале, названной так за то, что верхний ее край загибался, подобно гигантскому жалу. Втиснувшись внутрь, Хатин заметила, что здесь царит полумрак. На полу, близ лампы, скрестив ноги, сидел мужчина. На коленях у него лежал поднос с инструментами, а в глазу поблескивало стеклышко.
– Дядюшка Ларш! – окликнула Хатин, хотя, строго говоря, он не приходился ей дядей, но таково было вежливое обращение к любому мужчине, который по возрасту был старше отца и младше деда. Его имя происходило от звука, с каким отступают, цепляясь за водоросли, волны. Хатин приблизилась с некоторым смущением, потому что в обычной жизни она с ним почти не общалась.
– Доктор Хатин! – Подобное обращение к девочке ее возраста было немного странным, и она слегка покраснела. На самом же деле, так обращались не только к лекарю, но и в иных случаях к незамужней женщине, которая играла важную роль в жизни племени, вроде того же врача, писца или Скитальца. – Я ожидал тебя.
Вынув из глаза стеклышко, Ларш уставился на Хатин. Всякий раз, когда он смотрел на что-то, находившееся в паре сантиметров его лица, он начинал чудовищно щуриться, словно пытался призвать на помощь оставшиеся силы зрения. Неудивительно, что он потихоньку слеп, ведь в пещеру, где он трудился, почти не проникал солнечный свет. Выглядел Ларш лет на пятьдесят, но Хатин всегда казалось, что он моложе. Его тронутые сединой волосы не утратили густоты. Наверное, если человека долгое время не замечают, цвет сам уходит из них, уступая место серости. Не исключено, что и сама Хатин годам к двадцати обзаведется сединой.
– Дядюшка Ларш, я… хочу… попросить кое о чем.
– Знаю. Тебе нужно мясо дальновида. Для завтрашней проверки. – Хатин вздрогнула, а Ларш мрачновато улыбнулся. – Не волнуйся, никто нас не услышит. Я всегда прихожу сюда, чтобы побыть в одиночестве. Никто понятия не имеет о том, чем я тут занимаюсь. Видишь ли, у меня, как и у тебя, доктор, есть дело, для которого свидетели не нужны. Мы ведь с тобой невидимки.
Хатин про себя согласилась с ним. Будучи самым одаренным ремесленником, Ларш, как и Хатин, был самым неприметным человеком во всей деревне. Нет, никто не отвергал его, не гнал и не питал к нему злобы. Его попросту не замечали.
Причина лежала прямо перед ним на подносе, наполовину скрытая под куском промасленной ткани и очень, очень похожая на рыбу-дальновида, которой не хватало нескольких чешуек. В щипцах Ларш держал крохотный и хрупкий овальный кусочек радужной раковины, отполированный до прозрачной тонкости. На глазах у Хатин Ларш кончиком кисти нанес на голый участок рыбьей кожи смолу и аккуратно приладил «чешуйку». Тот лег точно в масть с остальными. Подделка очень искусная – а иначе никак, ведь эту обычную рыбу собирались продать как дальновида.
– Говорить действительно можно? Но как же Скитальцы? Они ведь слетаются на свечи? – Хатин указала на фонарь.
– Вряд ли снаружи увидят. А если и заметят – мало какой Скиталец сюда сунется в это полное тайн и крови место. И мой тебе совет – не сидела бы ты там!
Хатин обернулась и заметила резьбу на каменной плите. Поначалу угловатые узоры казались бессмысленными, но она постепенно стала различать ногу, скрюченные пальцы, перекошенное лицо…
– Жертвоприношение, – пояснил Ларш. – Наши предки сбрасывали человека с алтаря на вершине скалы, так чтобы он переломал себе кости, а потом укладывали на том камне, точно в таком положении, какое изображает резьба. Видишь желобок в середине? По нему кровь стекала в землю, чтобы гора могла испить все до последней капли.
Хатин ощутила знакомое покалывание, как тогда, при виде мертвой чайки. Правда на сей раз мурашки бегали уже по всему телу, под одеждой и в волосах.
– Так это… это же храм, дядюшка Ларш!
Живот у Хатин свело, но не столько от страха, сколько при упоминании о древних жертвоприношениях. Ха-тин испытала стыд за собственное племя, правда, это чувство было неоднозначным, схожим с тем, которое способно вызвать улыбки хитроплетов. Оно взывало к глубоким корням ее рода с силой, напоминающей… гордость.
Как бы то ни было, эти ветвистые корни давно засохли. Жрецов истребили двести лет назад, во время чистки. Столетия памяти канули в небытие в одной большой резне, и теперь даже собственные святыни казались хитроплетам загадочными и немного чужими.
– О, так ведь тут нельзя находиться!
– При всем желании я не смог бы придумать для нас лучшего места. Сегодня деревне для выживания больше не надо каждый месяц проливать кровь. Теперь ты и я – приношения, которых жертвуют день ото дня на благо деревни. Но мы ведь идем на это по своей воле.
– Что нам еще остается?
– Что ж… мы могли бы уйти. – Ларш бросил на Ха-тин проницательный взгляд, и на секунду его веки перестали подрагивать. – Люди, знаешь ли, бегут. Меняют имена, снимают накладки с зубов и живут там, где никто не знает об их прошлом.
Он вздохнул.
– Мне бежать поздно. Слишком много лет прошло. Хотя я и подумывал о побеге. Много раз.
Хатин подошла, села рядом с Ларшем и стала смотреть, как он работает. Ей показалось, что возражать он не будет.
– Дядюшка Ларш, у тебя хранится деревенский запас сушеного дальновида, правда ведь? Ты сдабриваешь им это, – она указала на поддельную рыбу на подносе.
– Доктор Хатин, – снова вздохнул он, – я и правда хотел бы помочь. Прежде я действительно добавлял щепоть сушеного дальновида в каждую подделку, но уже год, как все запасы иссякли. Видишь? – Он указал кончиком резца на бурые хлопья. – Это особые специи и сушеные грибы. Хватает, чтобы вызвать слабые галлюцинации, которые неискушенный горожанин примет за настоящее действие мяса дальновида.
Хатин прикусила губу, чтобы скрыть разочарование.
Ларш продолжал:
– Мне жаль. Похоже, что твоя сестра вряд ли…
Твоя сестра… Не «твоя госпожа сестра» или хотя бы «доктор Арилоу». Прочие селяне из суеверного страха, что их Скиталица утратит силу, исправно добавляли к ее имени положенный титул. Впервые при Хатин об Арилоу заговорили как о простой девочке. Казалось, Ларш вслух прокричал то, о чем остальные вот уже тринадцать лет помалкивали. Она ощутила ледяное и высвобождающее потрясение.
