На самом деле я жалела только о том, что боевик стоял слишком далеко и я не могла попасть ему в лицо.
Вдалеке мы видели гору – длинную, узкую и высохшую от летнего зноя. Она была единственной нашей надеждой.
Люди во всем мире старались помочь нам, но у них это не получалось.
Мне казалось чудом, что гора Синджар вообще существует. Весь район Синджар большую часть года представляет собой равнину, практически пустыню, но посредине ее возвышается гора с зелеными плантациями табака, с плато, на котором устраиваются пикники, и с такими высокими вершинами, что летом их окутывают облака, а зимой покрывает снег. На самом верху, на краю отвесной скалы, среди облаков расположен маленький белый храм. Если мы доберемся туда, то будем возносить молитвы в этом храме, прятаться в горных деревнях и, возможно, даже пасти овец на травяных склонах. Несмотря на свой страх, я все еще ожидала, что мы закончим свой путь на горе Синджар. Казалось, она существует в Ираке только для того, чтобы помогать езидам. Никакой другой цели я себе не представляла.
Тогда, по дороге в школу, я не знала, что Лалеш уже был эвакуирован и там остались только самые благочестивые священники под охраной прислужников, мужчин и юношей, мывших полы и зажигавших масляные лампы. Теперь они охраняли храм с оружием, которое смогли достать. Я не знала, что в Стамбуле Наиф Джассо лихорадочно обзванивал всех своих друзей среди арабов, пытаясь узнать, что происходит; что в Америке езиды продолжали умолять лидеров в Вашингтоне и Багдаде. Люди во всем мире старались помочь нам, но у них это не получалось.
Я не знала, что в ста пятидесяти милях от нас, в Заху, Хезни услышал о происшедшем в Кочо и потерял голову от отчаяния. Выбежав из дома тетки, он попытался прыгнуть в колодец, но его удержали родственники. Потом он два дня, не переставая, звонил Элиасу.
Я не знала, насколько «Исламское государство» ненавидело нас и на что оно было способно. Конечно, все мы тогда были напуганы, но не думаю, чтобы кто-то во время того перехода представлял, насколько жестоко с нами поступят. А ведь геноцид уже начался. Неподалеку от одной из наших деревень в северном Синджаре, в небольшой глинобитной хижине у самой дороги жила езидская женщина. Она была еще не совсем старой, но выглядела так, будто ей сто лет, потому что всю жизнь горевала. Она редко выходила наружу, и ее кожа побледнела, а глаза от постоянных слез окружали глубокие морщины.
Все ее сыновья и муж погибли за двадцать пять лет до этого в ирано-иракской войне, и она потеряла смысл жизни. Она переехала из своего прежнего дома в хижину и никого надолго не впускала. Каждый день кто-нибудь из деревенских жителей приносил ей еду или одежду. Близко они не подходили, но было заметно, что еда исчезает, как и одежда. Она жила совсем одна и постоянно вспоминала свою семью, но по крайней мере была жива. Когда в Синджар пришло ИГИЛ, она отказалась уходить, и тогда боевики сожгли ее.
Часть II
1
Я не осознавала, насколько мала наша деревня, пока не увидела, что все ее жители уместились на школьном дворе. Мы сгрудились на сухой траве. Некоторые перешептывались между собой, другие молчали от потрясения. Никто не понимал, что происходит. С этого мгновения все мои мысли и шаги сопровождались обращением к Богу.
Боевики направили на нас свои автоматы.
– Женщины и дети на второй этаж, – крикнули они. – Мужчины остаются здесь.
Они все еще пытались успокоить нас и говорили, что тех, кто не примет ислам, отвезут на гору. Мы поднялись на второй этаж, едва успев попрощаться с мужчинами во дворе. Думаю, если бы мы знали, что случится с мужчинами, то ни одна женщина не оставила бы своего мужа и сыновей.
Наверху женщины разбрелись кучками по большому залу. Школа, в которой я проучилась много лет и где завела себе подруг, казалась теперь совсем чужим зданием. Вокруг раздавались всхлипывания. Когда кто-то начинал громко плакать или задавать вопросы, боевики велели заткнуться, и в зале вновь наступало тревожное молчание. Все, кроме очень старых или маленьких, стояли. Из-за жары было трудно дышать.
Я не осознавала, насколько мала наша деревня, пока не увидела, что все ее жители уместились на школьном дворе.
Кто-то открыл окна, впуская свежий воздух, и мы подбежали к ним, чтобы увидеть, что происходит снаружи. Я толкалась вместе с другими. Никто не смотрел на деревню, все искали глазами своих сыновей, братьев или мужей в толпе внизу. Некоторые мужчины с подавленным видом сидели в саду и выглядели совершенно отчаявшимися. Когда через центральные ворота проехали грузовики и остановились, не заглушая двигателей, нас охватила паника, но боевики приказали нам молчать, и мы не стали выкрикивать имена своих мужчин и издавать громкие восклицания.
Несколько боевиков прошли по залу с большими сумками и велели сдать наши сотовые телефоны, драгоценности и деньги. Многие женщины доставали сумки, которые упаковали дома, открывали и прятали вещи в них. Мы тоже спрятали. Я видела, как женщины убирают удостоверения личности, вынимают сережки из ушей и засовывают их под платья или поглубже в сумки. Я положила ожерелье, браслет и документы в прокладки, распечатав упаковку и постаравшись ее снова закрыть. Несмотря на страх, мы не собирались сдаваться. Даже если они и в самом деле собирались увезти нас на гору, мы подозревали, что для начала нас ограбят, а мы не хотели расставаться со своими вещами.
И все же боевики наполнили три большие сумки нашими деньгами, телефонами, обручальными кольцами, часами, удостоверениями личности и продуктовыми карточками. В поисках драгоценностей обыскивали даже маленьких детей. Один боевик наставил автомат на девочку с сережками.
– Сними и положи в сумку, – приказал он.
Она не пошевелилась, но мать зашептала ей:
– Отдай сережки, чтобы нас довезли до горы.
Девочка сняла украшения и положила их в сумку. Моя мать отдала обручальное кольцо, самую главную свою драгоценность.
Через окно я видела, как на пыльной земле у стены сада под тонким деревцем сидит мужчина лет тридцати. Я узнала его – ведь я знала всех жителей деревни. Я помнила, что он, как и все мужчины-езиды, гордился своей храбростью и считал себя настоящим воином. По нему нельзя было сказать, что он легко сдастся. Но когда к нему подошел боевик и показал на запястье, мужчина даже не попытался сопротивляться. Он просто вытянул руку и молча смотрел, как боевик стягивает с нее часы и бросает в сумку, после чего рука мужчины безвольно упала. В тот момент я поняла, насколько опасно ИГИЛ. Оно доводило наших мужчин до отчаяния и лишало их воли к сопротивлению.
– Отдай им свои украшения, Надия, – тихо сказала мама. – Если они найдут их, тебя убьют.
Она стояла в углу с другими нашими родственницами. Они прижимались друг к другу, замерев в страхе.
– Не могу, – ответила я, крепко сжимая сумку со спрятанными в прокладках драгоценностями. Я даже затолкала поглубже хлеб, боясь, что боевики заставят отдать и его.
