Мы остановились у штаба «Исламского государства» и зашли внутрь. Как и в Мосуле, здесь было много боевиков. Я сидела тихо и ждала, пока мне что-то прикажут; я слишком устала и отчаянно хотела спать. Ко мне подошел боевик, невысокий и старый; на спине у него был горб, а во рту виднелись гнилые зубы.
– Иди наверх, – сказал он мне.
Я испугалась, подумав, что Хаджи Салман продал меня старику, который хочет изнасиловать меня в той комнате. Но, открыв дверь, я увидела в ней других девушек. Я сразу же узнала их.
– Джилан! Нисрин!
Это были мои невестка и племянница. Никогда в жизни я так не радовалась, увидев знакомые лица. Мы обнимались, целовались и плакали. Они были одеты как я и выглядели так, будто не спали несколько недель. Нисрин на самом деле была маленькая – я даже не знаю, как она выдержала все, что с ней делали как с сабия, – а Джилан страдала от разлуки с мужем, которого очень любила. Я подумала, что изнасилование для нее было еще хуже, чем для меня. Поняв, что нас могут разлучить в любую минуту, мы сели на пол и стали делиться своими историями.
– Как вы сюда попали? – спросила я.
– Нас обеих продали, – ответила Нисрин. – Меня дважды продавали в Мосуле, а теперь привезли сюда. А ты знаешь, что с Катрин?
– Она в центре в Мосуле.
Я рассказала им то, что узнала от Ламии про Валаа, а также немного про себя.
– Меня держал в своем доме ужасный человек. Я попыталась сбежать, но он меня поймал.
Это было не все. Кое-что я не была готова говорить вслух. Мы еще плотнее прижались друг к другу.
– Я уж было подумала, что меня продали тому уродливому старику внизу.
– Нет, – опустила взгляд Нисрин. – Это мой хозяин.
– Как ты терпишь его, когда этот ужасный старик приходит к тебе по ночам?
– Я не думаю о себе, – покачала головой Нисрин. – А что с Роджиан, которую взял тот огромный мужчина? Когда ее увезли, мы все сошли с ума и громко рыдали. Какое-то время мы даже не думали о том, что произошло в Кочо, и только жалели Роджиан, доставшуюся чудовищу.
– А что произошло в Кочо? – испуганно спросила я. – Вы точно знаете?
– По телевизору сказали, что всех мужчин убили, – ответила Нисрин. – Всех. Это говорили по новостям.
Хамдания казалась призраком былого города, пустым и темным, пахнущим смертью и населенным только террористами с их пустыми обещаниями.
Хотя я слышала выстрелы за школой, до этого момента я надеялась, что кто-то выжил. После слов племянницы я будто снова услышала эти выстрелы; все прочие звуки в моей голове затихли, остались одни автоматные очереди. Мы пытались утешить друг друга.
– Не плачьте из-за того, что они мертвы, – сказала я. – Хотелось бы и мне погибнуть вместе с ними.
Умереть было куда лучше, чем превратиться в товар, который передавали из рук в руки; чем терпеть бесконечное насилие, разрушающее наши тела. Среди наших мужчин были студенты, доктора, молодые и старые. В Кочо, когда их расстреливали боевики ИГИЛ, плечом к плечу стояли мои единокровные братья. Но они погибли быстро. А когда ты сабия, то ты умираешь каждую секунду, каждый день, думая о том, что никогда больше не увидишь своих родных и свой дом.
– Да, мы тоже хотели бы, чтобы нас убили с мужчинами, – согласились Нисрин и Джилан.
Боевик с гнилыми зубами, хозяин Нисрин, подошел к двери и показал на меня.
– Пора идти.
Мы принялись умолять его позволить нам побыть вместе еще немного, цепляясь друг за друга, как той ночью в Мосуле. И так же, как той ночью, нас оторвали друг от друга, и мы не успели попрощаться, когда меня понесли вниз по лестнице.
В Хамдании я потеряла всякую надежду. Это было поселение «Исламского государства», так что бежать тут было некуда. Нечего даже мечтать о том, чтобы какой-нибудь прохожий помог езидской девушке. Тут стояли пустые дома и пахло войной.
Через пятнадцать минут мы прибыли во второй центр в Хамдании. Меня охватило неприятное ощущение, что здесь я встречу своего нового владельца, и я медленно вылезала из машины, как будто мое тело налилось цементом. Этот центр состоял из двух зданий, и когда машина остановилась, из дома поменьше вышел мужчина средних лет с длинной черной бородой в форме «Исламского государства». Водитель махнул рукой, чтобы я следовала за ним внутрь.
– Это Абу Муавайя. Делай, что он скажет.
Одноэтажный дом внутри был чистым и красивым; по всей видимости, в нем раньше жила семья христиан. Девушек тут не было, но повсюду валялись езидские одежды, более яркие и открытые, чем одежды консервативных иракских мусульманок, а также вещи жившей здесь семьи. Входить сюда было все равно что входить в гробницу. На кухне к Абу Муавайе присоединился еще один мужчина, с которым они ели хлеб с йогуртом и пили черный чай.
– Сколько дней я пробуду здесь? – спросила я их. – У меня в другом центре родственницы. Можно мне к ним?
Они едва удостоили меня взглядом.
– Ты сабия, – сказал Абу Муавайя. – Ты не отдаешь приказы, ты их выполняешь.
– Надия, ты приняла ислам? – спросил другой мужчина.
– Да, – ответила я, удивляясь, откуда они знают мое имя, и задаваясь вопросом, что еще они обо мне знают.
Больше они не задавали никаких вопросов о том, откуда я или что случилось с моей семьей, но, возможно, такие подробности их не интересовали. Главное, что я находилась здесь и принадлежала им.
– Иди, прими душ, – приказал Абу Муавайя.
Интересно, за сколько меня продал Салман? Я знала, что сабайя – не девственницы стоили меньше; к тому же у меня, наверное, была репутация скандалистки из-за случая в автобусе и из-за того, что я пыталась сбежать. Может, меня до сих пор наказывают? Может, Салман так хотел избавиться от меня, что подарил или просто отдал самому жестокому мужчине? Такое бывает, я знала. Иногда террористы передавали друг другу езидских девушек бесплатно.
– Я мылась утром, – сказала я.
– Тогда подожди меня в той комнате. – Абу Муавайя показал на спальню.
Когда ты сабия, то ты умираешь каждую секунду, каждый день, думая о том, что никогда больше не увидишь своих родных и свой дом.
Это была небольшая комната с узкой коричневой кроватью, прикрытой полосатым бело-синим одеялом. У стены стояли полки с обувью и большой шкаф с книгами. На рабочем столе – компьютер с темным экраном. Наверное, комната когда-то принадлежала студенту, возможно, парню моего возраста. Обувь походила на мокасины, какие носят учащиеся колледжей, к тому же не очень большого размера. Я села на кровать и стала ждать, стараясь не смотреть в зеркало на стене. Вместо окна было вентиляционное отверстие, недостаточно широкое, чтобы мне протиснуться в него. Также я не смотрела на книги на полках. Возможно, мальчик еще был жив, и мне казалось неправильным, чтобы практически мертвый человек рылся в вещах живого.
