– Я понимаю, Хезни, – сказала я. – Буду осторожна.
Я знала, что если на блокпосте ИГИЛ наш замысел обнаружат, то любого моего сопровождающего убьют, а меня отправят обратно в рабство. На курдском пропускном пункте им тоже угрожал арест.
– Береги себя, Надия. Старайся не беспокоиться ни о чем. Завтра они дадут тебе удостоверение. Когда доберешься до Киркука, позвони мне.
Прежде чем повесить трубку, я спросила:
– А что с Катрин?
– Не знаю, Надия.
– А как насчет Солаха?
– ИГИЛ до сих пор занимает Кочо и Солах. Мы знаем, что мужчин убили. Саиду удалось выжить, и он рассказал, как это было. Сауд добрался сюда из Синджара, и сейчас с ним все хорошо. Мы еще не знаем, что произошло с женщинами в Солахе. Но Саид намерен во что бы то ни стало сражаться с ИГИЛ, чтобы освободить его, и я беспокоюсь о нем.
Саида сильно ранили во время расстрела, раны его болели, и каждую ночь ему снились кошмары, отчего он не мог заснуть.
– Боюсь, он не справляется с тем, что ему пришлось пережить, – сказал Хезни.
Стало ясно, что спасение сабайя – это неплохой способ заработка во время войны.
Мы попрощались, и Хезни передал телефон Халеду, моему единокровному брату. Он сообщил мне новые сведения.
– Езидам больше не нужно убегать, – сказал он. – Но здесь, в Курдистане, они живут в очень трудных условиях, ожидая, пока откроются лагеря.
– Что случилось с мужчинами в Кочо? – спросила я, хотя уже знала ответ. Просто мне не хотелось, чтобы он оказался правдой.
– Всех мужчин расстреляли. А женщин увезли. Ты видела кого-то из них?
– Я видела Нисрин, Роджиан и Катрин. Только я не знаю, где они сейчас.
Новости оказались хуже, чем я ожидала. Даже то, что я уже слышала, было трудно осознать. Мы попрощались, и я отдала телефон Насеру. Я больше не боялась, что моя семья предаст меня, и позволила себе немного расслабиться. Я устала так, как не уставала ни разу в жизни.
Пока разрабатывали план моего спасения, я несколько дней оставалась в доме Мины и Башира, по большей части размышляя о своей семье и о том, что будет со мной. Я была довольна, что никто не задает мне лишних вопросов. Это было очень религиозное семейство, все они молились пять раз в день, но утверждали, что ненавидят ИГИЛ, и никогда не спрашивали меня о моем насильственном обращении и не просили молиться с ними.
Я все еще ощущала слабость, и у меня продолжал болеть живот, так что однажды они отвели меня в женскую больницу, убедив, что это безопасно.
– Просто дайте бутылку с теплой водой, и я положу ее на живот. Этого хватит, – говорила я матери Насера.
Но она настаивала, чтобы я показалась врачу.
– Пока ты носишь никаб и остаешься с нами, все будет в порядке, – уверяла она меня, и мне было так больно, что долго я не спорила.
Из-за головокружения я почти не заметила, как они посадили меня в машину и отвезли в город. Тогда мне было так плохо, что сейчас я вспоминаю то посещение больницы, как сон. Но потом стало лучше, и я приходила в себя, тихо сидя в доме и ожидая, когда настанет время уезжать.
Иногда я ела вместе с ними, а иногда одна; они предупреждали меня, чтобы я держалась подальше от окон и не отвечала на телефонные звонки.
– Если кто-то подойдет к двери, оставайся в своей комнате и не шуми, – говорили они.
В этом отношении Мосул отличался от Синджара. В Кочо гости даже не стучались. Все знали всех и были всем рады. В Мосуле гость ждал, когда его пригласят в дом, и даже с друзьями обращались как с незнакомцами.
Конечно, я не собиралась выходить из дома. Их главная уборная находилась снаружи, в небольшой пристройке, но мне велели пользоваться маленькой внутри.
– Мы не знаем, кто из наших соседей поддерживает ДАИШ, – говорили они.
Я делала то, что мне советовали. Мне самой меньше всего хотелось, чтобы меня нашли и вернули в ИГИЛ, а Насера и его семью наказали. Я не сомневалась, что в таком случае всех взрослых казнили бы, а при мысли о том, что двух восьмилетних дочерей Мины, красивых, как ее мать, отдадут под надзор «Исламского государства», мне становилось плохо.
Я спала в комнате девочек, и мы почти не разговаривали. Они не боялись меня – им просто было неинтересно, кто я, а я не собиралась рассказывать. Они были такими невинными. На второй день я проснулась и увидела, как они сидят перед зеркалом и пытаются распутать волосы.
– Можно помочь? – спросила я. – У меня это хорошо получается.
Они кивнули, и я стала расчесывать их длинные волосы, пока они не стали прямыми и гладкими. Я привыкла так делать каждое утро для Адки и Катрин, и за этим занятием мне казалось, что все вокруг почти нормально.
Телевизор в доме был включен весь день, чтобы дети могли играть на PlayStation. Поскольку мальчики были увлечены своими играми, они замечали меня еще меньше, чем девочки. Им было примерно столько же, сколько Малику и Хани, моим племянникам, которых похитило ИГИЛ, чтобы превратить их в боевиков. До 14 августа Малик был скромным, но умным мальчиком. Он живо интересовался окружающим миром, любил нас и свою мать Хамдию. Теперь же я не имела представления о том, где он. ИГИЛ учредило целую систему промывания мозгов взятым в плен подросткам. Они изучали арабский и английский с упором на такие связанные с войной слова, как «автомат», и им говорили, что езидизм – это религия дьявола и что их родным, которые не примут ислам, лучше умереть.
Их забрали в том возрасте, в котором дети легче всего поддаются влиянию, и, как я узнала позже, некоторые действительно поддались. Позже Малик послал в лагерь беженцев, где жил Хезни, свои фотографии. На них он стоял в форме «Исламского государства» и, гордо улыбаясь, держал в руках винтовку. Он звонил Хезни, чтобы предложить Хамдии присоединиться к нему.
– Твой отец погиб, – говорила Хамдия сыну. – Никто теперь не позаботится о семье. Возвращайся домой.
– Это ты должна приехать в «Исламское государство», – отвечал Малик. – Здесь о тебе позаботятся.
Хани удалось сбежать после почти трех лет в плену, но когда Хезни попытался организовать побег Малика, мой племянник отказался уходить с человеком, который подошел к нему на рынке в Сирии.
– Я хочу сражаться, – сказал Малик.
Он казался тенью того мальчика, который был в Кочо, и после этого случая Хезни оставил свои попытки. Тем не менее Хамдия продолжала отвечать на телефонные звонки Малика.
– Он же мой сын, – говорила она.
Мина была хорошей женой и хозяйкой. Целый день она убиралась, стирала и готовила для своей семьи, играла с детьми и нянчилась с малышом. Мы пребывали в волнении и мало разговаривали. В конце концов, ее брату или мужу предстояло совершить очень опасную поездку в Курдистан. Для семьи это очень большое напряжение.
