В Кочо гости даже не стучались. Все знали всех и были всем рады. В Мосуле гость ждал, когда его пригласят в дом, и даже с друзьями обращались как с незнакомцами.
Однажды, когда мы проходили мимо друг друга в гостиной, она посмотрела на мои волосы и сказала:
– Почему они у тебя такие рыжие на концах?
– Я когда-то красила их хной, – ответила я, показывая кончики волос.
– Красиво, – сказала она и пошла дальше.
Однажды после обеда Мина пыталась успокоить младенца, который все плакал и не унимался, потому что его пора было покормить. Обычно она не соглашалась, когда я предлагала помощь по дому, но на этот раз я сказала, что могу помыть посуду, и она благодарно кивнула. Раковина находилась у окна на улицу, и меня могли заметить посторонние, но Мина была так занята ребенком, что не обратила на это внимания. К моему удивлению, она стала задавать мне вопросы.
– Ты знаешь кого-то еще, кого забрало ИГИЛ? – спросила она, укачивая младенца.
– Да. Они забрали всех моих подруг и родственниц, разделив нас.
Мне хотелось задать ей тот же вопрос, но я боялась обидеть ее.
Она немного подумала.
– А куда ты пойдешь, когда уедешь из Мосула?
– К брату. Он в лагере беженцев с другими езидами.
– Как там, в лагере?
– Не знаю. Там находятся почти все выжившие. Мой брат Хезни говорит, что тяжело. Нет работы, нечего делать, город далеко. Но по крайней мере они в безопасности.
– Интересно, что будет здесь, – сказала она задумчиво.
Это не было вопросом, и я ничего не ответила.
К тому времени младенец успокоился и засыпал на руках Мины. Я вернулась наверх, в комнату девочек, и легла на матрас, но не могла сомкнуть глаз.
3
Было решено, что я поеду с Насером. Я обрадовалась; Насер любил разговаривать со мной, и рядом с ним мне было спокойнее всего. К моменту нашей поездки он стал мне почти как брат.
Как и мои братья, Насер поддразнивал меня, когда я погружалась в размышления, что случалось довольно часто. У нас даже появилась своя шутка, непонятная другим. В первый день, когда Насер спрашивал меня о чем-то, я машинально отвечала: «Жарко, очень жарко» – так меня парализовал страх. Потом, где-то через час, он опять меня спросил: «Надия, ну как ты?», и я повторила: «Очень жарко, Насер, очень жарко». Потом он сам стал отвечать вместо меня шутливым тоном: «Ну как, Надия? Очень жарко, очень жарко?» – и я смеялась.
На третий день Насер вернулся с удостоверением личности, на котором стояло имя Сузан, а местом рождения был указан Киркук. Все остальные данные принадлежали Сафаа.
– Запомни все, что здесь написано, – сказал он мне. – Если тебя на блокпосту спросят, где и когда ты родилась, а ты забудешь… тогда всему конец.
Я изучала удостоверение днем и ночью, запоминая дату рождения Сафаа – она была немного старше меня, – имена ее матери и отца, а также дату рождения Насера и имена его родителей. На иракских удостоверениях личности, как прежних, так и выдаваемых ИГИЛ, сведения о муже так же важны, как и о самой женщине.
В углу была приклеена фотография Сафаа. Мы не слишком похожи, но я не беспокоилась, что охранники на блокпосту попросят меня приподнять никаб. Невозможно представить, чтобы член «Исламского государства» приказал женщине-суннитке показать лицо в присутствии ее мужа, который тоже мог быть членом ИГИЛ.
– Если тебя спросят, почему ты до сих пор не получила удостоверение «Исламского государства», просто скажи, что не успела.
Я так боялась, что быстро запомнила все данные – они словно отпечатались у меня в памяти.
План у нас был простой. Мы с Насером делаем вид, что мы муж и жена, и едем в Киркук навестить моих родственников. В том городе Сузан было распространенным именем, и мы надеялись, что это поможет нам.
– Скажи, что собираешься остаться там на неделю, – говорили мне. – Насер сопровождает тебя и вернется в тот же день или на следующий, в зависимости от того, когда вы приедете.
Тогда Насеру не надо будет брать вещи или оплачивать штраф, который ИГИЛ требовало от всех суннитов, покидающих халифат на долгое время.
– Ты знаешь что-нибудь о Киркуке? – спрашивали они меня. – Названия районов, какие-нибудь достопримечательности, если они спросят?
– Я никогда там не была. Но я могу спросить братьев, – сказала я.
– А как насчет сумки? – спросил Насер. – Это не похоже на сумку, которую берет с собой женщина-мусульманка, когда едет на неделю к родным.
Черная хлопчатобумажная сумка до сих пор была при мне. В ней лежали платья Катрин, Дималь и мои, а также гигиенические прокладки со спрятанными украшениями и продуктовая карточка моей матери.
Хишам ушел и вернулся с шампунем, кондиционером и парой простых платьев и засунул их в мою сумку. Мне стало неудобно за то, что они так много тратятся ради меня. Это была бедная семья, похожая на мою, и я не хотела быть для них обузой.
– Когда я доберусь до Курдистана, я обязательно отправлю вам все обратно, – сказала я.
Они настаивали, что все в порядке, но я не могла согласиться. Я все еще беспокоилась, что если они потратят слишком много денег, то решат выдать меня.
Хезни сказал, чтобы я даже не думала об этом.
– Награда в пять тысяч долларов – это все вранье. ДАИШ просто запугивает девушек, чтобы они не убегали. Они хотят убедить вас, что вы как скот и что вас захочет поймать и сдать любая семья. Но они не платят. К тому же хорошо, что Насер уедет из Мосула, – добавил он.
– Что это значит? – спросила я в замешательстве.
– Ты не знаешь? Спроси Хишама.
В тот же вечер я передала Хишаму слова своего брата.
– О чем он говорил? Разве Насер хочет уехать? – спросила я.
Помедлив, Хишам ответил:
– Все мы беспокоимся о Насере. Он молодой человек, и рано или поздно ДАИШ вынудит его встать на свою сторону и воевать.
Насер рос в бедности, во время американской оккупации и в годы правления шиитов, и в юности возмущался тем, что считал преследованиями суннитов. Из юношей вроде него выходили основные рекруты «Исламского государства», и его родные боялись, что террористы заставят Насера вступить в их полицейские отряды. Он уже ходил чинить канализацию в зданиях Мосула, и все в семье беспокоились, что даже из-за этой работы, хотя она никак не была связана с насилием, его потом обвинят в пособничестве террористам.
К тому времени, когда я появилась у них на пороге, родные Насера отчаянно пытались придумать способ вывезти его из Мосула. Они подумали, что если их семья поможет сбежать рабыне-езидке, то власти Курдистана разрешат им выехать туда.
Хишам попросил меня не говорить об этом Насеру и никому не рассказывать, что он работал на ИГИЛ, пусть даже и ремонтировал туалеты.
