8
Документы ПСК перестали действовать на большом контрольно-пропускном посту у Эрбиля. Подъездные дороги к нему были разделены прочными бетонными взрывозащитными стенами на случай атак террористов-смертников и украшены фотографиями Масуда Барзани. На этот раз мы не удивились, когда пешмерга приказали нам выйти из такси и последовать за ними в кабинет – небольшое помещение с деревянным письменным столом, за которым сидел начальник. Камеры здесь не было, как не было и лишних людей, но перед началом беседы я все равно позвонила Сабаху, который постоянно присылал сообщения, выясняя, почему мы задерживаемся. Мы не знали, как долго продлится эта беседа.
Начальник задавал те же вопросы, что и представитель службы безопасности ПСК, и я отвечала, опять же умолчав про изнасилования и скрыв подробности о семье Насера. На этот раз я старалась не говорить ничего плохого про пешмерга ДПК. Он записывал все мои слова, и когда мы закончили, улыбнулся и встал.
– Ваш благородный поступок навсегда останется в памяти, – сказал он Насеру, целуя его в обе щеки. – Аллах любит вас за то, что вы сделали.
Насер оставался спокоен.
– Я это сделал не один. Все мои родные рисковали жизнью, чтобы отправить нас в Курдистан. И так бы поступил любой, в ком сохранилась хотя бы капля человечности.
Мое фальшивое мосульское удостоверение личности забрали, но вернули Насеру его документы. Потом дверь открылась, и в комнату вошел Сабах.
В моей семье было столько воинов – отец, оставивший после себя множество героических историй; Джало, воевавший в Талль-Афаре вместе с американцами; Саид, жаждавший доказать свою храбрость с ранних лет и выбравшийся из массовой могилы с простреленными ногами и рукой. Но Сабах был студентом, всего на два года старше меня. Он работал в отеле в Эрбиле, чтобы заработать денег на университет, получить образование и устроиться на хорошую работу, а не остаться простым фермером или пастухом. До прихода в Синджар ИГИЛ в этом заключалась вся его борьба.
Геноцид всех изменил. Хезни посвятил свою жизнь помощи тем, кто освобождал сабайя. Саида преследовали кошмары того дня, когда он выжил, и теперь он был одержим жаждой мести. Сауд влачил унылое существование в лагере беженцев, стараясь избавиться от комплекса вины за то, что остался жив, когда другие погибли. Малик, бедный Малик, который в момент нападения был совсем юным, превратился в террориста, посвятил свою жизнь ИГИЛ и ради этого даже предал любовь к матери.
Сабах раньше никогда не мечтал стать солдатом или полицейским, но он бросил работу в отеле и учебу и отправился сражаться за гору Синджар. Он всегда был скромным и застенчивым, но теперь во всем его облике сквозила мужественность. Когда я обняла его на контрольно-пропускном пункте и едва не разрыдалась, он попросил меня сохранять самообладание.
– Тут офицеры, Надия. Нам нельзя плакать перед ними. Ты столько всего пережила, но теперь ты в безопасности. Не плачь.
За несколько недель он повзрослел на целые годы. Наверное, все мы повзрослели за это время.
Я попыталась собраться с духом.
– Кто из них Насер? – спросил Сабах, и я показала на своего спасителя.
Они пожали друг другу руки.
– Поедем в отель, – сказал Сабах. – Там остановились другие езиды. Насер, ты можешь остаться со мной, а Надия будет в другом номере, с женщинами.
Мы доехали до центра города. Эрбиль по форме напоминает большой неровный круг с расходящимися от древней цитадели дорогами. Некоторые археологи утверждают, что это древнейшее непрерывно существовавшее поселение в истории. Высокие, песочного цвета стены цитадели видны почти с любой точки в городе и представляют собой разительный контраст с остальными районами, новыми и современными. По дорогам раскатывают белые внедорожники, притормаживая лишь тогда, когда этого требуют немногочисленные правила; вдоль улиц выстроились торговые центры и отели, которых с каждым годом становится все больше. К тому времени, когда мы приехали в город, многие недостроенные здания были переоборудованы во временные лагеря для беженцев, пока ДПК планировала размещение всех стекающихся в этот регион иракцев и сирийцев.
Мы остановились у отеля, невысокого и невзрачного здания с диванами темного цвета в лобби. Окна прикрывали тонкие занавески, полы были серыми и блестящими. Сидевшие здесь несколько езидов поприветствовали меня, но мне очень хотелось спать, и Сабах проводил меня в номер. В нем размещалась семья – старая женщина с сыном, который тоже работал в отеле, и его женой. Они сидели за маленьким столом и ели суп и рис с овощами из ресторана отеля. Женщина предложила мне присоединиться к ним.
– Садись, поешь с нами, – сказала она.
Она была примерно возраста моей матери и, как и мама, носила свободное белое платье и белый платок. При виде ее я уже не смогла больше сдерживаться, и силы покинули меня. Я буквально обезумела, я зарыдала, сотрясаясь всем телом, так что едва могла устоять на ногах. Я плакала о своей матери, о которой по-прежнему ничего не знала. Я оплакивала братьев, которых на моих глазах увозили на расстрел, плакала о тех, кто выжил и кому всю жизнь теперь по кусочкам придется собирать нашу семью. Я плакала о Катрин, Валаа и о моих сестрах, до сих пор удерживаемых в плену. Я плакала, потому что мне удалось выбраться, и я думала, что не заслужила такого везения; но тут же возвращалась к мысли, что никакого везения и не было.
Женщина подошла и обняла меня. Ее тело было мягким, как тело моей мамы. Немного успокоившись, я заметила, что она тоже плачет, и так же плачут ее сын и невестка.
– Потерпи, – сказала женщина. – И надейся на то, что все, кого ты любишь, вернутся. Не будь так сурова к себе.
Я села вместе с ними за стол. Мое тело мне казалось совсем легким, ничего не весящим и готовым в любой момент взлететь. Я немного поела, только потому что они настаивали. Женщина выглядела очень старой, старше своего возраста, и ее седые волосы почти все выпали; под ними проглядывала розоватая кожа с коричневыми пятнышками. Она была из Тель-Узейра, и в последнее время ей довелось пережить настоящую трагедию.
– У меня было три сына, все неженатые, и все погибли в 2007 году во время бомбардировок, – рассказала она мне. – Когда они умерли, я поклялась не мыться, пока не увижу их тела. Я мою лицо и руки, но не принимаю ванну. Я не хочу быть чистой, пока не омою их тела для похорон.
Она заметила, что я сильно устала.
– Иди, поспи, доченька.
Я легла на ее кровать и закрыла глаза, но не могла заснуть. Я все думала о трех ее сыновьях, об их пропавших телах и о своей матери.
– Я оставила свою мать в Солахе, и я не знаю, что с ней, – сказала я и снова заплакала.
Так мы и плакали всю ночь, пока она сидела рядом со мной у кровати, а утром я надела платье Катрин и поцеловала ее в обе щеки.
– Я думала, что случившееся с моими сыновьями, – это худшее для любой матери, – сказала она. – Я так мечтала, чтобы они оказались в живых. Но я рада, что они не дожили до этих пор и не видели, что случилось с нами в Синджаре.
