Он задавал нам другие вопросы. Откуда вы? Долго ли вы были в ИГИЛ? Какова жизнь в лагере? А под конец, когда он выкурил почти всю трубку, а солнце опустилось низко, он повернулся к нам и спросил:
– Кого вы потеряли? Назовите их имена.
Он внимательно выслушивал, как все женщины, даже те, кто раньше стеснялся и молчал, произносят имена своих родных и близких, друзей и соседей, родителей и детей, мертвых и живых. Это перечисление, как мне показалось, длилось несколько часов, пока воздух становился прохладнее, а камни храма темнели в наступающих сумерках. Имена езидов сливались в общем бесконечном хоре, возносясь в небеса, где их услышит Бог, и когда настала моя очередь, я произнесла: «Джало, Писе, Масуд, Хайри и Элиас, мои братья. Малик и Хани, мои племянники. Мона, Джилан и Смахер, жены моих братьев. Катрин и Нисрин, мои племянницы. Хаджи, мой единокровный брат».
Столько людей пропали, умерли или исчезли! Мой отец, не доживший до наших дней. Моя мать Шами, где бы она ни была. Я назвала всех, кто отсутствовал в тот момент и кого нам так недоставало.
Эпилог
В ноябре 2015 года, через год и три месяца после прихода ИГИЛ в Кочо, я приехала из Германии в Швейцарию, чтобы выступить на форуме ООН, посвященном национальным меньшинствам. Накануне я почти всю ночь просидела с Нисрин, организовавшей эту поездку активисткой, составляя свою речь. Я хотела рассказать обо всем – о детях, которые умерли от обезвоживания, спасаясь от ИГИЛ, об окруженных до сих пор семьях на горе, об остававшихся в плену тысячах женщин и детей и о расстреле, свидетелями которого стали мои братья. Я была лишь одной из сотен тысяч жертв среди езидов. Мой народ разбросало повсюду, беженцы находились в Ираке и за его пределами, а Кочо до сих пор занимало ИГИЛ. Мир должен столько всего услышать и узнать о том, что произошло с езидами.
Первую часть пути я преодолела на поезде, ехавшем по темным лесам Германии. За окном размытыми пятнами мелькали деревья. Меня пугал лес, он так сильно отличался от долин и полей Синджара, и я была рада, что мне не приходится идти пешком среди деревьев. И все же он был красивым, и мой новый дом начинал мне нравиться. Немцы хорошо приняли нас в своей стране; я слышала, как обычные граждане встречали поезда и самолеты с беженцами из Сирии и Ирака. В Германии мы надеялись стать частью общества, а не жить где-то на обочине. В других странах езидам приходилось труднее. Некоторые беженцы оказались в таких местах, где им не особенно были рады, несмотря на перенесенные ими ужасы. Другие езиды оставались в окружении в Ираке, и ожидание их избавления приносило нам дополнительные страдания. Некоторые страны решили вообще не принимать беженцев, что повергало меня в ярость. Какая может быть уважительная причина, чтобы отказывать невинным людям в убежище? В тот день на трибуне ООН я собиралась сказать обо всем этом.
Я хотела рассказать, как много всего еще предстоит сделать. Необходимо учредить безопасную зону для религиозных меньшинств Ирака; наказать членов ИГИЛ, от лидеров до поддерживавших их зверства граждан, покарать их за геноцид и преступления против человечества; освободить весь Синджар. Женщины и девушки, сбежавшие из плена ИГИЛ, должны объединиться и возродить наше общество, а совершенное по отношению к ним насилие надо включить в список преступлений «Исламского государства». О езидизме нужно говорить в школах от Ирака до Соединенных Штатов, чтобы люди понимали, как важно сохранять древние религии и защищать их приверженцев, какими бы малочисленными они ни были. Ведь езиды, как и другие религиозные и национальные меньшинства, некогда сделали Ирак великой страной.
Но мне выделили только три минуты, и Нисрин советовала выступать попроще. «Расскажи свою историю», – сказала она, когда мы пили чай в моем номере. Эта мысль меня пугала. Я понимала, что моя история сможет произвести впечатление, только если будет честной. Мне придется рассказать о том, что со мной делал Хаджи Салман, и как он насиловал меня, рассказать о своем страхе на контрольно-пропускном пункте в Мосуле и обо всех случаях насилия, свидетельницей которых я стала. Это решение было одним из самых трудных в моей жизни – и самым важным.
Пока я читала свою речь, меня трясло. Стараясь сохранять спокойствие, я говорила о том, как боевики заняли Кочо и как девушек забрали в рабство. Я рассказала, как меня периодически насиловали и избивали и как я сбежала. Я рассказала о своих убитых братьях. Люди слушали меня молча, а потом ко мне подошла одна женщина из Турции и, плача, сказала:
– Моего брата Али убили. Это огромное горе для всей нашей семьи. Не представляю, как можно пережить потерю сразу шестерых братьев.
– Да, это тяжело, – призналась я. – Но есть семьи, пострадавшие гораздо сильнее нашей.
Вернувшись в Германию, я сказала Нисрин, что готова поехать куда угодно и сделать что угодно, если потребуется моя помощь. Тогда я даже не представляла, что у меня начинается новая жизнь. Теперь я знаю: совершенные против меня преступления заставили меня родиться заново.
Поначалу наша жизнь в Германии казалась слишком простой по сравнению с жизнью людей, оставшихся в охваченном войной Ираке. Мы с Дималь и двумя нашими двоюродными сестрами переехали в небольшую квартиру с двумя спальнями, украсив ее фотографиями тех, кого потеряли или оставили. Ночью я спала под большими цветными фотографиями мамы и Катрин. Мы носили ожерелья с именами погибших и каждый день оплакивали их и молились Тауси Малаку за удачное возвращение пропавших. Каждую ночь мне снился дом, и каждое утро, просыпаясь, я вспоминала Кочо, которого, как я знала, больше не существует. Меня охватывало странное ощущение пустоты. Тоска по месту, которого больше нет, как будто заставляет исчезнуть и тебя. Во время поездок в качестве активистки я повидала много красивых стран, но нигде не хотела жить так, как в Ираке.
Мы посещали занятия немецкого языка и больницу, где проверяли наше здоровье. Мы готовили еду и занимались работой по дому, которой нас обучали в детстве, убирались и пекли хлеб – в небольшой переносной металлической печи, которую Дималь установила в гостиной. Но нам не нужно было доить корову, работать на поле и выполнять другие трудные деревенские дела, потому у нас оставалось много свободного времени. В первое время я умоляла Хезни взять меня обратно, но он говорил, что Германия – это мой шанс. Он утверждал, что я занимаюсь важным делом и что я нужна моему народу. И хотя траур никогда не оставит наши сердца, наша жизнь снова начинает казаться осмысленной.
Тоска по месту, которого больше нет, как будто заставляет исчезнуть и тебя.
В плену ИГИЛ я ощущала себя беспомощной. Если бы у меня оставались хоть какие-то силы, когда меня разлучали с матерью, я бы попыталась защитить ее. Если бы я могла остановить террористов и не дать им продать или изнасиловать меня, я бы это сделала. Вспоминая свой побег – незапертую дверь, тихий двор, Насера с его семьей посреди района, полного боевиков «Исламского государства», – я содрогаюсь от мысли, как легко все могло пойти не так. Я считаю, что Бог не случайно спас меня и я не должна считать свое освобождение чем-то само собой разумеющимся. Боевики не допускали мысли, что езидские девушки смогут сбежать от них или что у нас хватит смелости рассказать всему миру во всех подробностях о том, что они с нами делали. Мы бросаем им вызов тем, что не позволим их преступлениям остаться безнаказанными. Каждый раз, когда я рассказываю свою историю, я чувствую, что понемногу лишаю террористов силы.
