А такая! – возвестил его маленький усатый рот. – Между прочим, среди подписавших – вузовский профессор. Не чета вашим сопахиным. Вот что он пишет в заключении: «В 1941 году морозы действительно ударили еще в октябре, но это только ускорило движение фашистских танков, которые получили отличную возможность стремительно передвигаться вне дорог. Еще летом генерал армии Жуков провел гениальное контрнаступление под Ельней, которое заставило немцев увязнуть на Восточном фронте до наступления холодов…» Так-так… Так-так-так. Ах, вот. «Провал Вермахта обусловила не русская зима, а героизм советского солдата, мудрость командования и недомыслие гитлеровских генералов, которые не озаботились закупкой зимней одежды и снаряжения. Внушая школьникам обратное, педагогический состав школы грубо пошел против исторической истины, поправ миллионные жертвы собственного народа…»
На этих словах следователь остановился, аккуратно вернул документ в папку и победно оглядел присутствующих. Оба коллеги его лучились довольством. Один из троицы цепко держал ее телефон. Понятые, похожие друг на друга, не внятные Элле Сергеевне личности, начинали скучать, чесались и переминались. Ноутбук, понурый, с серой спинкой, тоже выставили на виду, на кушетку, готовясь похитить его и унести в неизвестность. Он был новенький, еще не захламленный гигабайтами, по нему четыре раза в неделю вдова Лямзина созванивалась с далеким сыном.
Допустим, Сопахин наломал дров, я не спорю. Он мне и не нравился никогда, – сказала Элла Сергеевна, и кресло под ней жалобно заскрипело всеми своими складками. – Но я-то! Я-то! У меня же лучшие показатели в районе. У меня же на всех выборах и явка, и проценты, все как на подбор. Вон других директоров после выборов выгоняют, потому что плохо агитируют среди родителей. А я, между прочим, пятнадцать лет на посту! Меня награждали…
Знаем-знаем, – отмахнулся следователь, – это все будет учтено в вашу пользу. Но вы нам про учителя своего расскажите. Как вы могли такую цаплю допустить к детям? Вы же знаете, школота и так бурлит, и так торчит в интернетах, слушает всяких горластых диверсантов-недобитков из Москвы. А тут вдруг учитель, оплот и светоч, который должен их вытягивать из болота, начинает подыгрывать своре предателей. И не наймит какой-нибудь, а бюджетный работник, который жрет государственные харчи, а сам гадит…
Срет на Родину, – помог один из троицы.
Во-во, иначе не выразишься, – шевельнул бровями усач.
Элла Сергеевна посмотрела на эти брови, кустистые, с длинными серыми, раскиданными вкривь и вкось волосками и вдруг поняла, что отчаянно и глупо опростоволосилась. Как могла она открыть ворота этим бармалеям, как могла впустить незнакомцев в дом? В спальне, в незапертом сейфе блещут ее бриллианты, а один только старинный револьвер под шпилечный патрон, висящий в кабинете Андрея Ивановича, стоит не дешевле иных городских квартир. Что там было написано в корочке следователя? Она ведь, клуша, даже не вглядывалась спросонья. А вдруг это театр, вдруг это маскарад для прикрытия грабежа? Она одна, а их пятеро. Они забрали ее мобильный. И никакой защиты: охранник, сидевший в будочке у дома, отпросился в отпуск сразу после похорон Андрея Ивановича, замену не предложил. Элла Сергеевна все проюрдонила, прозевала. И, как назло, выходной у домработницы Тани.
Она снова вспомнила про подклад, спрятанный за портретом мужа. И записку. Неужели ехидную угрозу ухитрилась ей подбросить на рабочий стол она, домработница? «Жди гостей», – обещал неизвестный автор записки, значит, знал о готовящемся обыске, значит, потирал, предвкушая бессилие Лямзиной, потные ручки. Таня говорила, у нее двоюродный племянник служит майором. Значит ли это…
Следователь снова зарылся в свои бумажки, а дружки его рассыпались по углам, как растревоженные жуки. Стрелки на циферблате, висевшем над баром, еще вчера застыли на половине четвертого; Элла Сергеевна потерялась во времени и не знала, сколько часов продолжается хождение странных гостей из комнаты в комнату, чего они ищут. Кажется, троица и сама не очень ясно представляла себе улики, и руки их лениво перебирали все, что попадалось на пути.
Усач встряхнул бумажную пачку, и листы разошлись, растопырились, как загнувшиеся кверху не склеенные еще коржи слоеного торта. Элла Сергеевна невольно облизнулась. Она мечтала теперь остаться одна и как следует подзаправиться. Утроба ее скулила и порыкивала дворовым жалобным псом. Но усач продолжал нудеть про клятую декаду истории.
Ну а то, что у вас десять советских солдат на одного фрица в постановке, это вообще ни в какие ворота. Согласны?
Что? – переспросила Элла Сергеевна.
Вы отвечайте, отвечайте.
Отвечать я буду только при своем адвокате, – кисло, будто через зубную боль, отбрила вдова.
Следователь переглянулся с коллегами и насмешливо приосанился:
Вот оно что! Только при адвокате. Ну вам с адвокатом придется сильно попотеть, чтобы объяснить нам такое безобразие.
Сила советского солдата, – не сдержавшись, ляпнула Элла Сергеевна, – нас много. Танки идут ромбом. За нами правда. Мы об этом. О превосходстве.
Ах, вы о превосходстве! – глумливо протянул следователь. – Однако ж выглядит все иначе. Выглядит так, как будто мы, русские, просто-напросто завалили врага трупами. Не пожалели солдатского мяса. Да-да, то самое подлое вранье, которое распространяют наши враги. А вы, товарищи педагоги, это вранье подбагрили. Я теперь, Элла Сергеевна, серьезно тревожусь за ваших учащихся. Как они после таких вредительских, извините, декад видят историю собственной Родины? Где им выкопать гордость за своих прадедов, за свою страну? Вот и начинаются после такого всякие тверки на фоне вечного огня.
Что-что? – прошептала Элла Сергеевна, слушая, как где-то внутри нее просыпается детская злость. – Что вы ко мне пристали? Чего вы от меня хотите? Пытайте дурака Сопахина, а я заслуженная… Кто вас на меня натравил?
Что вы, что вы, никто вас не травит, – воскликнул усач, привставая и даже протягивая к ней руки – жест полубога с возрожденческих фресок, – я всего лишь взываю к вашей гражданской грамотности. Десять на одного – поймите вы меня, это миф, это кляуза. Скажите, сколько мы потеряли душ в Великой Отечественной?
Я устала, – ответила Элла Сергеевна, – я вам не студентка на экзамене.
А все-таки? – прищурился усач и кивнул понятым. – Вот вы, господа, ответьте. Сколько, по-вашему, безвозвратных потерь понес в Великой Отечественной Советский Союз?
Те заулыбались застенчиво.
– Двадцать миллионов? – спросил один из них, постукивая пяткой по паркету.
Вот! – торжествующе потряс усач указательным пальцем. – Слышите, что говорят? Ваши ученики, наверное! Кто называет двадцать, кто тридцать, кто сорок. Верят антисоветской пропаганде, понимаете? Но это же бред, абсолютный бред!
Он вскочил и заходил по комнате. Андрей Иванович внимательно наблюдал за его траекториями с портрета. Павлин также взирал на них сверху, раскрыв удивленный клюв. Рядом притаилась пестрая фарфоровая сова.
