Лямзин был владельцем этого заводика. Он еще не стал министром, и плоский нос его благодушно смеялся толпе, а брови размашисто разлетались кверху. Он глядел на Марину липко и растроганно, как на красивого прирученного зверя. Урвал случай и протянул ей визитку, и она, не жеманясь, поймала ее не очень изящными пальчиками. Через пару дней встретились в ресторане. Он заказал баранью шею, она – маринованного лосося с красной икрой. Запили выдержанным тосканским, и вечер кончился под утро, в номере новенького отеля. Лямзин лежал в спутанных простынях, потный, и не мог отдышаться. «Маречка, Маречка», – шептали его блеклые губы. Он был покорен, раздавлен нахлынувшим счастьем. Марина же бегала по номеру голая, выглядывая в окно, подскакивая к тройному зеркалу, не в силах сдержать торжества. Она как будто бы чувствовала, что этот мужчина, богатый и деятельный, отныне был привязан, прилеплен к ее подолу.
Я не говорю, что ты его ударила, – пояснил Ильюшенко, похрустывая лесным орехом. – Может, вы поругались, он расстроился, а кончилось этой гадостью.
Мы ругались за день до его смерти. За день. И я его не расстраивала. Его сводили с ума чертовы анонимки.
Они ругались из-за ребенка. Марина возмечтала о младенце, а Лямзин боялся перейти черту. Жена, конечно, знала про постоянную любовницу и ее тучную жизнь, но ребенок стал бы черной картой, крахом привычной жизни. Мало того, Марине хотелось замуж. А Лямзин пасовал, пенял на сына, заграничного студента, на жену, которой всем обязан, и покупал Марине новые драгоценные побрякушки. За десять лет Марина превратилась в роскошную даму, якшалась с мэром и всеми главными лицами города, опекала актеров и певцов, секретничала о моде с глянцевыми журналами, держала косметический салон и моталась на Бали фотографироваться в купальнике. Лямзин постепенно начинал ее раздражать, но ночами ей почему-то страшно его не хватало, и она рыдала в наволочку, а потом бежала в салон колоться коллагеном, чтобы уничтожить следы бессонницы.
Семенова подошла к овальному зеркалу в бронзовой оправе, неодобрительно покосилась на Ильюшенко, сорившего шоколадной крошкой, и с удовольствием перевела взгляд на свое отражение. Лицо натянутое, как персик. Длинные норковые брови. Миндальный изгиб века. Обволакивающий взгляд.
А чего лаялись-то? – прочавкал Ильюшенко. – Он не давал тебе завести ребенка?
Да он мне даже кошку не давал завести, у него аллергия. То есть была аллергия, – вздохнула Семенова.
Кошка ни разу не упоминается в Библии, – зачем-то сообщил Ильюшенко. – Собаки – четырнадцать раз. Львы – пятьдесят пять раз. А кошки – ни разу.
Ни разу? – удивилась Семенова. Она снова взобралась на козетку и теперь теребила полы расписного халата с фантазийными вышивками, привезенного ей Лямзиным из Китая. Красный цвет – цвет аристократов; простолюдинам, говорят, за красный халат отрубали головы…
Ильюшенко дожевал шоколад, уставившись в потолок, расписанный на заказ шестикрылыми серафимами, реющими среди кучевых облаков. А потом внезапно спросил:
Скажи, Марина, а зачем тебе нужна была эта капуста?
Что? – не поняла Семенова.
Харч, фантики, подкожные, детишкам на молочишко. Все эти темные тендеры. Лямзин же тебе купил эти хоромы, коттедж за городом построил, зачем тебе понадобилась еще и стройфирма, зачем недвижимость? Это алчность?
Ну пошла-поехала поповская канитель! Когда я тебя на море отправляла за свой счет, поехал и не пикнул. И вернулся со свежим загаром. Что же это у тебя сейчас засвербило?
Во-первых, я ездил не отдыхать, – поспешил возразить Ильюшенко, подбирая под себя ноги, – я ездил на научную конференцию по теологии. Вопросы церкви, общества и государства…
Ну-ну! – нетерпеливо вставила Семенова.
А во-вторых, я здесь не собираюсь биться в пароксизмах нравственности, я не ханжа. Не то что ваш духовник.
Не мой, а Андрея Ивановича.
Не важно. Я не учить тебя собрался, а мне просто интересно чисто психологически. Вот зачем?
Как зачем? – пожала плечами Семенова и снова встала. – Мне уже не двадцать пять, сам понимаешь. Клетки мои начинают стареть, кожа теряет влагу…
Хочешь сказать, деньги нужны на ботокс? – прервал Ильюшенко. – Но не столько же! Давай рассуждать рационально.
Так я и рассуждаю! – фыркнула Семенова, начиная злиться. – Знаешь, почем сейчас лазерная эпиляция? За курс уходит тысяч сто, а волосы где не надо все равно вылезают.
Ладно-ладно, – поморщился Ильюшенко.
А массажи! – продолжала, распалившись, Семенова. – А эл-пи-джи-лифтинг? А лазерное облучение крови? А криотерапия? А плазма? А филлеры? И это только начало. Знаешь, сколько стоит пара хороших сапожек? А сумочка от Burberry? А? А платье от Dior?
Семенова схватилась руками за голову и зашагала из угла в угол, распахивая полы халата так, что показались выше колен ее нестерпимо белые ноги.
Успокойся, Мариша, – привстал Ильюшенко и, делая в воздухе неопределенные пассы руками, усадил подругу на место, – ты взвинчена. А я тебя ни в чем не упрекаю. Да, красивой женщине поддерживать себя в форме накладненько. Но тут ведь речь о целых миллионах. Недаром Капустин захлебывается в слюнях. Аппетитик у него разыгрался.
Так чего ты хочешь, Петя? – уже не раздраженно, а примирительно и устало спросила Семенова, покорно откидывая голову назад, на волнистую спинку козетки. Она вспомнила, как Лямзин брал ее прямо здесь. Он вернулся после какого-то совещания у губернатора, сияющий и неуемный, как попрыгунчик. Его прилюдно похвалили, привели в пример. Справился с управлением государственным имуществом. Преуспел в импортозамещении. Простимулировал местное промышленное предприятие «Горизонт», на котором возродили выпуск шлифовальных станков.
С порога, не разуваясь, он стянул с себя ремень, потащил Семенову в гостиную (запнулись о шерстяной ковер, опрокинули фарфоровую вазу), прижал к козетке, повернул ее, как он выражался, взадпятки, задрал платье, отхлестал до тонких красных полос на начинающих пышнеть ягодицах, а после бурно оттарабанил. Узор обивки – маленькие зеленые бутоны, изгибистые цветочные ветки – егозили у нее тогда перед глазами как бешеные, зад нестерпимо горел. Когда это было? Месяц, всего лишь месяц назад.
Ильюшенко сел подле Семеновой и начал пояснять с расстановкой:
Я вот о чем. Ты действовала по сговору. Любовник подгонял тебе тендеры, ты их срывала тепленькими. Без промашки. С точки зрения деонтологии это неправильно, это преступно. Ну а с точки зрения утилитаризма ты совершенно права. И Андрей Иванович прав. И каждый чиновник, берущий взятку, морально безупречен. И каждый дающий тоже ни в чем не виноват. Консеквенциализм…
Не морочь мне голову, Петя, – оборвала его Семенова.
Мариш, ну ты послушай. Я ж тебе объясняю. Ты ведь не чувствуешь никакой вины, скажем, за то, что у тебя есть коттедж в три этажа, а у профессора философии – двушка в хрущевке и одна морковка в холодильнике. Вон ты даже не доучилась, а шикуешь при этом.
