– Она не этого боится. – Рейф кинул наручники на пол машины, откинулся назад и забросил ногу на спинку моего сиденья рядом с подголовником. – Она беспокоится, что мы подеремся из-за нее.
Я спихнула его ботинок с сиденья:
– Я не это имела в виду.
Я очень надеялась, что Эверсон ему не поверил. Бросив быстрый взгляд на патрульного, я увидела, что он весело улыбается, – в первый раз за все время, что я его знала. Разумеется, улыбка у него оказалась широкой – как и он сам, чтоб ему подавиться. Да, сама идея, что эти двое подерутся из-за меня, была уморительной, но мог он хотя бы не так откровенно демонстрировать свое веселье? Я поплотнее уселась на сиденье и надавила на газ:
– Проехали. Как по мне, можете хоть убить друг друга.
Оба парня расхохотались. Это хорошо, что они могли вместе посмеяться над шуткой, – вот только я не шутила. Я прищурилась, глядя на разбитую дорогу, и резко вывернула руль, так что их обоих снесло к открытым бортам джипа. Смех мгновенно затих, поскольку веселая парочка судорожно цеплялась за что попало, чтобы удержаться.
– Рытвина попалась, – пожала я плечами и услышала в ответ недовольное ворчание. Теперь уже улыбалась я – поездка обещала быть интересной.
Мы проезжали мимо заброшенных, разоренных городов, мимо перевернутых, сожженных или заржавевших машин. Но каждый раз, когда я начинала впадать в отчаяние от окружавшего нас запустения, за поворотом вдруг открывалась лужайка с пасущимися на ней оленями, похожими на маленькие табуны лошадей. Вокруг было полно диких животных, а над головой распахнулось синее небо с маленькими белыми облачками. Хотя местность здесь была равнинной, дорога оказалась разбитой до такой степени, что казалось, что я не машину веду, а скачу на брыкающемся мустанге. Но все равно, мы с Эверсоном извертелись на сиденье, пытаясь ничего не упустить.
Рейф довольно быстро забыл свои шуточки и принялся жаловаться на ухабистую дорогу и мое вождение почище любой ворчливой старухи. Сперва я приняла его жалобы на свой счет и обиделась, потому что всегда считала себя аккуратным водителем, но тут Эверсон спросил, доводилось ли ему раньше ездить в машине. К моему изумлению, оказалось, что это была его первая поездка. Вид у охотника был довольно печальный – его явно подташнивало. Кого-то другого я бы, наверное, пожалела.
Я резко вильнула в сторону и съехала с дороги на пологую набережную, слыша, как Рейф ахнул и подавился на заднем сиденье. Но выбора у меня не было: шоссе перед нами на милю вперед было завалено сгоревшими машинами – результат давней страшной аварии. В свое время в школе нам без конца показывали документальные кадры тех ужасных событий. Но кошмарные кадры не шли ни в какое сравнение с реальностью. Мы ехали мимо бесконечных рядов искореженных машин, в некоторых из них все еще сидели обгорелые скелеты, пристегнутые ремнями безопасности. Я поняла, каково было людям во время того панического бегства на Запад, как их отчаянное желание убежать от чумы затмевало даже здравый смысл.
Мы ехали так примерно час, как вдруг Рейф сказал:
– Нам надо остановиться. Съезжай на обочину.
Я не хотела останавливаться, но подумала, что, может, ему нужно в туалет. Рейф указал на парковку рядом с бывшим полем для гольфа, где еще сохранился указательный знак. Изгородь давно исчезла, ее заменили глубокие рвы, тянувшиеся во все стороны, сколько хватало глаз. Рядом стоял еще один потускневший от времени и погоды знак: «Карантинно-кремационные захоронения».
Как только я притормозила, Рейф выскочил из машины и побрел через высокую, по пояс, траву к одному из рвов.
Эверсон стащил свой бронежилет и надел кобуру прямо на футболку.
– Пистолет я забираю обратно. – Он поднял оружие, лежавшее на сиденье между нами.
– Глянь туда, – я указала на ров справа, – там что-то еще дымится.
Мы с Эверсоном вылезли из машины, чтобы взглянуть на ров поближе. Обернувшись, я увидела, что Рейф сорвал дикий цветок и бросил его в ров. Его губы шевелились, но мне не слышно было, что он говорит. Я подошла к Эверсону, стоявшему на краю рва, наполненного пеплом и человеческими костями.
– Они по-прежнему сжигают тела?
– Наверное, не хотят рисковать и зарывать инфицированных. Вдруг какое-нибудь животное раскопает могилу.
Я раздумывала, о ком горевал Рейф, стоя над краем рва. Эверсон поймал мой взгляд и спросил:
– Слушай, я одного не понимаю: этого парня не интересует никто, кроме него самого. Как тебе удалось заставить его согласиться на это задание?
– Он сделал это не ради меня, а ради моего отца. Папа вытащил его из сиротского лагеря.
– Да, знаю, из лагеря на Арсенальном, – сказал Эверсон. И добавил в ответ на мой удивленный взгляд: – Именно поэтому все давно служащие патрульные знают его… и ненавидят.
– Вовсе они меня не ненавидят, – заявил подошедший сзади Рейф. – От меня хоть какое-то веселье.
– Пырнуть ножом помощника повара – это веселье, по-твоему? – рявкнул Эверсон. – Ему пришлось удалить пару футов кишок.
Охотник пожал плечами:
– Нечего было лезть на меня с мясницким ножом.
Я вклинилась между ними:
– Вы обещали, что не будете цапаться.
– А мы и не цапаемся. Просто вспоминаем былое. – Рейф криво улыбнулся и снова развалился на заднем сиденье. Глаза у него остались холодными.
Я указала Эверсону на место водителя, надеясь, что это отвлечет его, и пересела на пассажирское сиденье. Рейф бросил последний взгляд на зияющий ров и молча вытащил из рюкзака скатанное одеяло.
– Это была твоя сестра? – спросила я.
Охотник напрягся:
– Хаген рассказала тебе о моей сестре?
Черт. Я и забыла, что это была запретная тема.
– Хаген только сказала, что муж сошел с ума и убил ее.
«Прямо на твоих глазах», – про себя добавила я…
Эверсон бросил на нас быстрый удивленный взгляд и завел машину.
– Нет, он ее не убил. – Рейф растянулся на заднем сиденье, сунув скатанное одеяло под голову вместо подушки. – Он почувствовал, что это скоро произойдет, и сам ушел, прежде чем мог напасть на нас. Ее убил его уход.
– Как это? – Я повернулась, чтобы лучше видеть его.
Охотник пожал плечами:
– Она повесилась.
– Но как же ты? – вырвалось у меня. – Она оставила тебя в полном одиночестве?
– Я уже умел охотиться. – Рейф прикрыл лицо рукавом. – К тому ж Мак нашел меня вскоре после этого.
Хаген сказала, что сестра Рейфа умерла, когда ему было восемь лет, а по рассказам Рейфа, отец нашел его, когда ему было девять. Выходит, что он жил в Дикой Зоне в полном одиночестве целый год? Как могла его сестра поступить так эгоистично? Я так рассердилась, что чуть было не высказала это вслух, но тут Эверсон тихо дотронулся до моего колена и едва заметно отрицательно покачал головой. Он был прав. Последнее, что Рейфу сейчас было нужно, это чтобы я принялась ругать его сестру.
