Именно так. Буквы серебрились на нотных линейках. В углу была еще крохотная гравировка: «От Ме-Ме, вашей сестрички и матушки». Трость выпала из моей руки.
– Это невозможно.
Падальщик молчал, разгребая осколки сапогами.
– Почему…
– Вчера пришла телеграмма от Артура, очень интересного содержания. Но многое было ясно и без нее.
Я слушала, но не слышала, только смотрела на надпись. С усилием отведя от букв взгляд, я наконец медленно произнесла:
– Эти цветы всегда были здесь. Фамилия торговца была О’Брайн. И…
– Она сказала бы «Bello» или что-то вроде того, да?
Мы обернулись, когда раздался этот голос. На холм поднимался цыганенок Джек.
Он шел вразвалку, спрятав в карманы руки. Лицо было грязное, волосы стояли дыбом даже под старым цилиндром, в ушах блестели сережки. Джек выглядел, как всегда, когда я заставала его у Сальваторе. И как в последний раз, когда я его видела.
– Где ты был? – Я бросилась к нему, борясь с желанием схватить за плечи и встряхнуть. – Тебя и Артура ищет полиция, и…
– И найдет, – с улыбкой ответил он. – Я… гулял.
Кое-что все же изменилось: цыганенок казался выше дюйма на два из-за новых ботинок. Он по-прежнему улыбался, безмятежно качаясь с носков на пятки, и, посвистывая, явно ждал расспросов. Невольно я сжала руку приблизившегося Нельсона и… почувствовала, что пальцы сжались в ответ. Падальщик побледнел и вдруг попятился, увлекая меня за собой.
– Что с вами, сэр? Не узнаете?
Что-то с Джеком было не так, и постепенно я понимала, что именно. Взгляд. Пристальный, холодный и очень, очень взрослый. Объяснение нашлось тут же, с разительной готовностью: конечно, мальчик переживает за исчезнувшего Артура, Артур для него как родной отец. Да. Переживает. Возможно, следил за нами, не решаясь подойти. Бедняга. Пытаясь побороть тревогу, я ласково улыбнулась.
– Джек, как ты нас нашел?
Джек не ответил и отвечать не собирался. Еще некоторое время он смотрел на нас, потом подошел ближе. Задумчиво оглядев магазин, печально вздохнул.
– Как все изменилось, как запущено. А вы варварски сломали мою вывеску, мистер Нельсон. Впрочем…
Джек не закончил. Он жестом фокусника извлек из рукава белоснежный платок с монограммой и стал стирать грязь с лица. Потом аккуратно расстегнул и снял серьги, рассовал по карманам. Извлек из нагрудного гребень, стащил цилиндр и расчесался – так, что вихры легли аккуратным прибором, обнажив лоб и позволив мне наконец увидеть глаза.
Яркие синие глаза, обычно скрытые длинной криво остриженной челкой.
– Джек…
Он подмигнул.
– Не узнаете, мисс Белл? Или мне звать тебя Лори, моя девочка? А голос? Помнишь?
И я его узнала. Как легко оказалось меня одурачить. Грязным лицом, сережками, ботинками без подъема. Развязными манерами и клеймом «уличный оборванец». Но главное – знанием. Ему должно быть уже больше двадцати, как и мне. Больше двадцати.
– Кристоф О’Брайн… – прошептала я.
Падальщик с кривой улыбкой похлопал в ладоши и поправил:
– Точнее, Кристоф Энгельберт Моцарт. Сын Энгельберта Клауса Моцарта и Мейры Динарии О’Брайн, охотников за сокровищами и авантюристов. И… видимо, наследник их немалого награбленного состояния?
Джек долго и внимательно всматривался в сыщика, наконец соединил ладони шпилем и кивнул.
– Верно, Нельсон. О’Брайн – фамилия дядюшки по матери. Он любезно поделился ею со мной, решив, что «Моцарт» слишком на слуху. Отец тоже ее скрывал, даже в годы учебы, а после женитьбы взял фамилию мамы. Теперь пора поговорить о делах, верно?
Я на всякий случай еще немного отступила и взялась за рукав пальто Нельсона. Мои колени, пальцы – я вся дрожала.
– Кристоф, погоди. Я помню тебя… Как ты…
– …не поменялся? – Он дурашливо насупился. – Бестактно. Но справедливо.
Улыбка померкла. Падальщик сделал шаг вперед, жадно вглядываясь в Кристофа. Казалось, он все еще до конца не верил глазам и подтвердившимся догадкам.
– Обратная прогерия
[56], – наконец почти прошептал он. – Или точнее, синдром ретардного старения. Один случай на…
Кристоф прищурился.
– Несколько десятков тысяч человек. Я вас явно недооценил. Снова верно, Нельсон. – Взгляд переметнулся на меня. – Я болен, Лори. Но если ты спросишь, на сколько лет я чувствую себя, то мне даже не тридцать, а около сорока. Идеальный возраст для осознания прежних ошибок, не так ли?
Ощущение нереальности накрыло меня тошнотой. Впрочем… какая нереальность, где? Ведь все просто. Очень просто. Достаточно было вовремя открыть глаза.
Я обогнала его в росте еще в начале учебы: в нем было чуть больше пяти футов без каблуков. Я не видела его с щетиной на подбородке; не помню, чтобы до конца сломался голос; он не страдал от так характерных для юнцов воспалений на коже…
– Кристоф! – Слезы готовы были вот-вот вырваться. – Как ты…
Невозможно было смотреть ему в глаза. Такого же оттенка, как у Нельсона, но с совсем другим выражением – намертво вмерзшей боли. Наверное, та боль была и раньше, просто улыбка скрывала ее, как половину вывески скрывали гипсовые цветы. Никто не смеялся и не шутил, как Кристоф О’Брайн, – настоящий ирландец, лишь по недоразумению обделенный рыжей шевелюрой. И теперь я ненавидела себя за прежнюю слепоту.
– Это началось… Господи, когда это началось? Как?..
Он улыбнулся, но боль не исчезла. Я лишь почувствовала ее когтистые пальцы ближе.
– Трудно сказать, Лори. Когда вы с Фелис прибыли в город, мне было семнадцать. Я рос медленно и выглядел младше сверстников, но еще рос, хотя уже тогда знакомый доктор говорил, что я развиваюсь странно. Я стыдился этого. Я солгал вам, сказав, что мне…
– Двенадцать. А ведь ты показался нам старше, – тихо ответила я. – Ты был таким умным, таким…
– Нет. – Горькая усмешка исказила мальчишеское лицо. – На самом деле я был тем еще дураком, но эту историю рассказывать рано. Сейчас поговорим о другом.
– Кристоф…
– Довольно, – перебил он. – Я здесь лишь потому, что больше не могу управлять вами на расстоянии. Карты пора раскрыть. История кончается.
– Управлять? – Я дернулась. Меня словно ударили. – Что это значит?
– Вы подбросили Розенбергеру шкатулку? – неожиданно встрял Падальщик.
Почему именно этот вопрос?.. Несколько секунд друг моего детства думал, потом довольно кивнул и нахлобучил цилиндр обратно на макушку.
