– Она бы не сделала всего, что сделала, если бы ты был рядом, – тихо и упрямо сказала я. – Она отступилась бы.
– Как же сильно ты ее любила.
– Сильнее, чем ты. – Слова сорвались с губ сами. Кристоф усмехнулся.
– В отличие от тебя я знаю: Фелисия не поворачивает назад. Она хотела избавиться от всех, кто мешал ей. Не просто избавиться.
– Конечно, вы знаете ее намного лучше, чем я, мистер Моцарт.
В ответ я вложила всю скопившуюся горечь; он прозвучали хрипло и жалко. С ним захлебнулась моя обида. Кристоф внимательно взглянул на меня, потом опустил глаза.
– Мне было все равно. Я готов был помочь ей.
– Помочь? – прошептала я. – Убивать людей?
– Узнать правду об ее предке. Понять его душу. Она ведь глубже, сложнее высоколобой пьески, написанной русским.
– Как осточертели эти разговоры о предках. – Я откинула голову на спинку сиденья. – Кристоф, однажды я сказала ей, что все эти люди давно умерли и равняться на них глупо, какими бы хорошими или плохими они ни были. Но…
– Фелисии нужно узнать. Он никого не убивал.
– Нормальным образованным людям это прекрасно известно, – холодно отозвалась я. – Ты не открываешь истины. Сальери с Моцартом всего лишь жили в одно время.
Кристоф сцепил руки в замок.
– Чуть больше. А для века интриг – намного. Тетрадь, привезенная Артуром…
Мне все еще хотелось ударить его, хотя бы словами, и я перебила:
– Кстати об Артуре. Уже представляешь, как приятно ему будет узнать, что почти родной сын просто пользовался им?
С прежним спокойствием Кристоф обратил глаза к окну.
– Это мое дело. Мое и его. Он был нужен мне по многим причинам, и главная – далеко не крыша над головой.
– Кристоф, а хоть кому-то ты сказал за свою жизнь правду?
– Говорил Фелисии. Когда клялся в любви.
Мы замолчали.
– Так… что с Сальери? – спросила наконец я, понимая, что не выдержу тишины. – Как все началось? Почему ты… вы…нет, не то… Ты следил за нами? Ты знал, кто такая Фелисия? То, что ты подружился с нами это…
– Случайность. Лучшая из возможных, – мягко ответил он. – Если бы ты знала.
Мы уже подъезжали к Лондону. Кристоф явно колебался, поглядывая на часы. Наконец, решившись, он придвинулся ближе.
– Судьба всегда сводит тех, кто должен встретиться. Всегда, Лори.
Путь к цветочному городу. Давно
Судьба всегда сводит тех, кто должен встретиться. Я знал это. Так же хорошо, как знал историю своей семьи.
У Вольфганга Амадеуса Моцарта были два сына. Младший пошел путем отца, а старший предпочел музыке чиновничество. Франц Ксавьер и Карл Томас были разными, но одно – некоторая нелюдимость, тень загадочной полузабытой трагедии, – объединяло их. Оба не женились и не завели семей. У Франца Ксавьера все же был ребенок от малоросской скрипачки. Моя прабабушка была очень красивой. И так же, как прадед, любила музыку.
Младший сын Моцарта жил в Лемберге. Россия, став «крылатой» и присоединив эти земли, сделала его приграничным центром разрастающегося воздушного кораблестроения. Корабли влекли Франца по многим причинам; главная – рассказ старого учителя, Антонио Сальери
[57], о мечте отца однажды взлететь. Забавно… Вольфганг Амадеус, мой предок, казался воплощением открытости, фривольности, даже необузданности, но вот о его мечтах почему-то почти никто не знал. На самом деле он был человеком глубоко одиноким, и минуты его безмятежного подлинного счастья считаются по пальцам. Это можно понять, слушая некоторые его сочинения.
Музыкантов после Франца в нашем роду не было. Были врачи и корреспонденты, послы и аптекари, полицейские. Потом был искатель приключений, мой отец. Студент самого робкого десятка, который однажды просто сбежал с любимой и изменил свою жизнь.
Я мог бы многое рассказать об их с мамой путешествиях по затерянным городам, дрейфующим кораблям-призракам, селениям дикарей, но обо всем этом можно прочесть и в старых газетах. Мои родители прекрасно умели исчезать. Я помню их смутно, самое яркое воспоминание, – мне было три года, и они прощались со мной, прежде чем отправиться в Японию и утонуть. Для меня они остались силуэтами, пахнущими пряностями, порохом и старыми книгами, но я всегда восхищался ими. Дядя знал о них десятки историй. Из-за этого во мне и проснулся интерес к старым легендам.
Джозеф О’Брайн – мой дядя – всегда говорил, что в семье он должен был родиться девочкой, а сестра – его «Ме-Ме» – мальчишкой. Мама была ураганом, он – рассеянным добряком. Совершенно не умел врать, чего стоило ему скрывать, что я… ненормальный.
Дядя воспитывал меня в отсутствие родителей и взял опеку, когда они погибли. Состояние должно было отойти мне после совершеннолетия; пока же дядя распоряжался им, и я ему доверял. У него не было семьи, только я, и он сделал для меня все, что мог. Он не отвернулся, даже узнав о… болезни. Лишь в тот, последний, год, когда я решил покинуть страну, он не выдержал. Он не мог принять моего решения, жалел Фелис и тебя. Я отписал ему часть имущества в обмен на молчание, смертельно оскорбив этим, навсегда порвав нашу связь. Уже много лет он живет там, где и мечтал, в Австралии. Но я спешу.
Дядя когда-то выбрал Блумфилд как тихий городок, где не расползаются слухи. Мы жили спокойно, а потом появились вы. Я почувствовал что-то, уже когда Фелис попросила у меня книгу об Антонио Сальери. Тогда я еще мало знал и о собственном предке: корни глубже, чем родители, меня не интересовали, легенда об отравлении Моцарта казалась страшилкой. Да и весь тот XVIII век не вызывал любопытства. Как и ты, Лори, я был юн и больше жил настоящим или близким прошлым.
Фелис же с самого начала относилась к этому иначе. Жила далеким веком, упивалась им, ненавидя фамилию Лайт и обожая другую – Сальери. Однажды после бала она рассказала мне об этом: что мать боится легенд, что заставляет скрывать имя отца и не дает заниматься музыкой. И что она, моя Фелис, ненавидит «этого шута, которого записывают в ангелы». За само его существование. Безумство, но я… понял. И скрыл от тебя. Прости.
Я не рассказал ей правду о себе: что, может, то, что мы встретились, – не случайность. Я боялся спешить, хотел выяснить больше. Насколько хорошо знали друг друга те двое? Враждовали? Дружили? Об одном из них осталось слишком много взаимоисключающих историй, о другом – ничтожно мало. Прочтя все, что на поверхности, я стал искать глубже. Мне повезло: попалось упоминание кого-то из современников, что Сальери вел дневник. Я начал охоту – еще осторожную, я был ограничен и в средствах, и в передвижении. Но я представлял, сколько узнаю с этих страниц, я бредил ими. Почти так же, как бредил Фелис.
