– А что это, мистер Моцарт?
– Кусочек того общего сочинения. Фрагмент, где часть одного переходит в часть второго. Красиво, верно? Самое красивое всегда получается, если создаешь это с кем-то близким. Неважно, что – книгу, музыку, расследование, жизнь.
Две фигурки встретились среди шестеренок и повернули друг к другу головы. У меня они никогда не встречались. Я отвернулся и вышел.
* * *
Светильник мерцал лишь на углу коридора. Там начиналась крытая галерея, соединяющая особняк с чем-то вроде летнего флигеля. Скудный свет падал из больших окон, от этого пол будто заледенел. Мертвый дом графини I. казался со стороны нормальным, так же, как призраки при первом невнимательном взгляде могут показаться живыми. Если, конечно, они существуют.
– Лори!
Тишина. Я пошел вперед, вслушиваясь в каждый звук. Я боялся услышать плач, но приближаясь к повороту, все отчетливее понимал: не услышу. Дом скрипел и вздыхал во сне, половицы под ногами казались вздымающейся грудной клеткой. На миг почудилось, что за спиной кто-то стоит, но, обернувшись, я увидел лишь портрет. Вольфганг Моцарт улыбался из овала посеребренной рамы. Пальцы касались клавиш клавесина, в тени у окна была еще фигура или просто странная тень. Я отвернулся и пошел дальше.
Лори сидела в нише меж двумя рыцарями – нелепыми пережитками прошлого, которыми многие богатые британцы до сих пор украшают особняки. Ее силуэт скрывала густая темнота, мутный лунный луч лежал только на носках сапог. Когда я приблизился, она не подняла головы. Я присел на корточки напротив, и свет упал на мое лицо и руки.
– Нам пора. Идем.
Она не двигалась. Я коснулся ладонью ее плеча.
– Скоро ты забудешь это как кошмарный сон.
– Нет, Нельсон. Не забуду.
Глаза, ясные и спокойные, встретились с моими. Даже сейчас она бросала вызов, наверняка не могла забыть, что там, на холме Знаний, я отвернулся. А я не мог забыть того, что только что изменил себе. Сдался ради чужой любви, в которую не верил. Но в свою я не верить не мог. Я на секунду зажмурился и вновь взглянул на нее.
– Прости. Никто ни о чем не узнает. Все будет так, как решил твой друг.
Губы Лори задрожали.
– Он больше не мой друг, Герберт. Друзья не врут.
– Как угодно. Эй… не плачь. Прошу тебя.
Но слабость уже прошла. Лори только устало потерла лоб, прежде чем сказать с неожиданным спокойствием:
– Она умрет, Нельсон. Так или иначе, она завтра умрет.
– Но…
Она покачала головой, по-прежнему вжимаясь в стену так, будто хотела слиться с тенью и спрятаться от меня.
– Я должна была уговорить мать пригласить ее в то лето. И ничего бы не случилось!
…Она продолжала говорить, быстро и лихорадочно, едва ли обращаясь ко мне. Как и все, она судорожно цеплялась за собственные ошибки, чтобы хоть как-то объяснить себе, почему теперь ничего не изменить. Наконец я прижал палец к ее губам.
– Леди была такой, Лори. Она хотела этого.
– Ты не знаешь! – Она повысила голос, готовая закричать. Но я кивнул.
– Ты права. Я ее не знаю. И тебя не знаю.
Она взглянула расширившимися от удивления глазами; я не опустил головы. Лори сморщилась, будто все же собираясь плакать, но снова справилась, лишь устало спросила:
– Что тебе нужно? Ну что? Ты уже все решил! И… когда все кончится, я съеду от тебя. Мне надоело играть в веру, будто у нас может быть что-то общее.
Я оцепенел. Я знал, что могу ее потерять, но не был готов к подобному разговору сейчас. Я знал также, что жизнь уже не будет прежней – до встреч на кухне, до ненавистного запаха табака и корицы, до стука трости о деревянный пол. До утренней улыбки. И до этих острых слов. Гроза преступного мира.
Подаваясь ближе, я крепко стиснул ее предплечье.
– Не нужно. Я решил, что буду на той стороне, где будешь ты.
Кривая усмешка появилась на ее губах.
– Ты рехнулся? Это ведь не твой метод. Ты обычно прешь против.
– Ты могла не заметить. – Я пожал плечами. – Но я уже давно не пру против тебя.
Она по-прежнему усмехалась и по-прежнему злилась. А я просто поцеловал ее, рывком притягивая к себе, в тусклый луч лунного света. Пора было смириться: нам не из чего было выбирать, кроме одного – быть вместе или нет. И в ту минуту мы оба выбрали первое.
[Лоррейн]
Пэтти держала в руках что-то, аккуратно обернутое в тряпицу. Экипаж, сорвавшийся с места, она проводила испуганными глазами, потом снова посмотрела на нас.
– Даже не хочу знать, чем вы занимались. Но у меня для тебя нехорошая новость, братец. – Она чуть отвернула ткань. – Твоему голубю кто-то сломал крыло.
Падальщик быстро поднялся на крыльцо и забрал птицу у сестры. Лицо у него было бледным, но не дрогнуло, когда он посмотрел на встопорщенные рыжеватые перья.
– Моцарт… – пробормотал он. – Чертова сука.
Я тоже поднялась и остановилась рядом.
– Я помогу тебе его перевязать.
Мысленно я сжималась, ожидая и боясь вспышки гнева; я слишком устала, чтобы защищаться. Герберт мог винить меня и имел такое право, потому что все, связанное с Фелис, обошло бы этот дом стороной, если бы здесь не поселилась я.
– Справлюсь сам. – Нельсон покачал головой. – Тебе лучше отдохнуть.
Он гладил кончиком пальца свою птицу – белый, усталый и злой, но по-прежнему держащий себя в руках. Встретив мой взгляд, он улыбнулся и первым прошел в дом. Не раздеваясь, вместе с голубем скрылся в комнате, наглухо запер дверь. Пэтти посмотрела ему вслед, потом развернулась ко мне.
– У нас проблемы, да?
– Они заканчиваются, Пэтти, – отозвалась я. – Все заканчивается.
– Будешь ужинать?
– С ним. А если он не выйдет, тоже не буду. Пойду отдохну наверху.
Она закивала. Мне почему-то казалось, она хочет сказать что-то еще.
– Да, Пэтти?
– Тут… заходил твой друг. Констебль Соммерс. Он искал тебя.
– Что-то срочное? – Я встревожилась.
Пэтти странно покраснела и потупилась.
– Нет. Просто так.
За наше знакомство я ни разу не видела ее такой: она напоминала нашалившую маленькую девочку. Я нахмурилась сильнее, подошла, и Пэтти, выдохнув, продолжила:
– Он… я пригласила его пообедать, так получилось, что зашел разговор о тебе, и…
С каждой фразой она тараторила все быстрее, точно надеясь, что так я буду злиться меньше. Я слушала… и думала о Дине, о том, как далеко мы в последнее время друг от друга. Жизнь бок о бок с Нельсоном заставила меня забыть слишком о многом. Пэтти-Энн извинялась, а я понимала, что виновата сама. Я прекрасно представляла себе, что чувствует сейчас Дин. Мой Дин. Дин, с которым я в последнюю встречу едва перемолвилась парой слов. Раз за разом я задавала себе вопрос, почему же я такая дрянь. И не находила ответа.
