Когда в следующий раз захотите удовлетворить любопытство, старайтесь делать это за раз. Вторых шансов не дает никто, никому и никогда. И все же вы впечатлили меня, поэтому можете наслаждаться жизнью. Не советую рваться в гениальные сыщики: теперь-то вы знаете, что гениям самое место в геенне огненной.
P.S. Надеюсь, вы любите сладкое, потому что я отправляюсь в кондитерскую.
Искренне ваша, Леди.
Красные карточки; каждая – как яркая закатная вспышка, как резкий кровавый всполох. При виде их я ощутил дикую, холодную, почти невыносимую дурноту.
[Томас]
Из окна кабинета я вглядывался в темную, туманную Темзу, толкающую мутные воды вперед. На моем столе лежал алый конверт; рядом – алая карточка и надушенная записка, в которой какая-то женщина поздравляла меня с получением должности и обещала выпотрошить. Что ж, Леди… я привык и не к такому. Поиграем.
«Дзинь». – Телефонный звонок, как череда выстрелов. Я знал, кто звонит, и медлил.
«Дзинь!» – Долго, настырно. Я сделал вдох.
«Дзинь!» – третья очередь, рассыпалась мелкими камешками. Я взял трубку.
– Мистер Эгельманн? – зазвенел бодрый голос. – Поздравляю с назначением!
– Спасибо… мистер Моцарт, – выдавил я. Пальцы машинально скомкали конверт. – Я польщен, вы не напоминали о себе давно. Как ваши… поиски? Когда потребуется моя помощь?
Он медлил. Я терпеливо ждал, все крепче сжимая пальцы.
– Великолепно, – наконец произнесли на том конце провода. – Уже потребовалась. Та, кого я ищу, сегодня отправила вам записку приятного содержания. Насколько я помню, она любит красный цвет. Я прав?
– Кто она? – резко спросил я. – Она чуть не убила двух полицейских! Она оставила труп во дворе главного корпуса!
Собеседник совершенно отчетливо зевнул.
– Мистер Эгельманн, для нее один труп и пара раненых – малая кровь. Вам еще повезло, скоро она заявит о своих правах на этот город более громко.
Я снова посмотрел в окно. Снег мог бы меня успокоить, но он давно превратился в какой-то тяжелый, грязный дождь.
– Спрашиваю еще раз. Кто эта женщина? Странная фамилия, которой она подписалась…
– Думайте сами. И быстрее, иначе она убьет вас.
– Если она так опасна, почему вы ее ищете?
На том конце провода усмехнулись.
– С этим проще. Она моя невеста. Хорошего вечера.
Связь прервалась. Я в бешенстве швырнул трубку, бессмысленно уставился на свою столешницу, зарычал и, не успев даже перевести дух, услышал новый голос, со стороны двери:
– Томас?
– Какого дьявола никто здесь не стучит?!
Я рявкнул это, молниеносно вскидываясь, и хотел прибавить еще пару ругательств, но они застряли в горле. На пороге кабинета стоял бледный высокий мужчина примерно моего возраста, с прямыми, длинными темными волосами. Пальцы – все в пятнах каких-то ожогов – теребили висящий на шнурке тигриный клык. Артур Сальваторе. Доктор из Калькутты. Так я звал его про себя.
– Надо поговорить. – Он никак не среагировал на мой возглас.
– Вы… – Под его взглядом я утомленно прикрыл глаза.
Нужно было взять себя в руки и не терять лица, черт возьми. Дыша ровно, я попытался спрятать карточку и конверт под разбросанные бумаги, но Сальваторе уже заметил их.
– Она опасный враг.
– Я вызывал только констебля Соммерса, – сухо бросил я. – Где он?
– Я здесь, сэр.
Молодой человек нерешительно переминался на пороге. Я кивнул ему и снова в упор уставился на доктора. С ним надо было разобраться окончательно.
– Вам, сэр, – я вышел из-за стола, – я все сказал на улице. Вы ошиблись.
Почему он не поверил? Мало ли кого он лечил за время работы! Будь проклята эта сомнительная сделка, еще не хватало, чтобы кто-то догадался об участии «мистера Моцарта» в моем назначении. Этот человек – с пристальным темным взглядом, холодными манерами, голосом, режущим как скальпель, – как раз мог догадаться.
– Почему вы лжете? – Он сделал шаг навстречу. – Боитесь? Что вы хотите забыть?
Понял. Как не понять, если чертов слуга чуть не зарезал его в ту ночь? А вообще… удивительно, что он сам не захотел все забыть, у него ведь, в отличие от меня, были и шанс, и право. Я молчал.
– Сэр?..
Но я уже забыл о существовании Дина Соммерса и почти его не слышал.
– Позвольте мне кое-что проверить. – Сальваторе подошел почти вплотную, неотрывно глядя на меня. – Если вы говорите правду, скрывать вам нечего.
– Что…
Он стремительно преодолел последний разделявший нас шаг. Казалось, он затеял драку – и, удерживая, я схватил его за плечо, в то время как его левая рука сжалась на моей глотке. Неплохие боевые приемы, явно служил. Конечно, он вряд ли смог бы победить, но, как оказалось, и не собирался.
– Эти швы…
Второй рукой он бесцеремонно высвободил из-за пояса и задрал мою рубашку. Ледяные пальцы дотронулись до живота: прикосновения были по-врачебному осторожными, не причиняли боли, но невольно я дернулся, вжимаясь в стол и не понимая, почему еще не послал этого человека к черту и не вывихнул ему плечо. Я просто стоял, чувствуя, что он испытующе на меня смотрит. Еще секунда – и он меня отпустил.
– Эти швы я узнаю́ даже на ощупь, ведь я наложил их сам. – Он шагнул назад. – Благодарю, мистер Эгельманн. Я лишь хотел убедиться, что не выжил из ума. До свиданья.
Он развернулся, пересек кабинет и ободряюще кивнул констеблю. Я не думал долго, я успел лишь вспомнить – все, что пережил за несколько суток лихорадочного бреда, вызванного то ли шоком, то ли раной. Там, в Калькутте, я мучился в аду. Легче мне стало в миг, когда, открыв глаза в гостиничном номере, я увидел склоненное надо мной лицо. Лицо человека, которому я трусливо дурил голову и который поймал меня на лжи.
– Стойте!
Он обернулся. Я сделал несколько шагов.
– Я…
Он ждал. Я подошел еще ближе. Констебль уступил мне дорогу, и я коснулся плеча доктора. Порог кабинета разделял нас.
– Я действительно хотел забыть встречу с вами. У меня есть причины хотеть этого и теперь. Но… – Понимая, что со стороны выгляжу не лучше какой-нибудь взволнованной леди, забывшей английский, я собрал остатки мужества. – Простите. Я… был там же, где вы. Я знаю, за спасенную жизнь благодарят не так. Знаю, клянусь. Но…
– Крайне неприятно встречать тех, кому чем-то обязаны.
Это не был вопрос. Сальваторе констатировал факт ровным невыразительным голосом.
– Я… плохо умею говорить с такими людьми, – неловко усмехаясь, признался я. – Да и вообще говорю неважно, чаще действую.
