– В твоих интересах дать показания сразу, иначе достану с того света! А ну быстро, зачем она велела убивать людей?
– Кто велел? Ничего не велел, я…
Он вдруг охнул и схватился за живот. Сальваторе встревоженно взглянул на меня, потом на хозяина заведения.
– Воду сюда! Надо промыть желудок, вколоть раствор глюкозы, может, мы…
Пара служащих кондитерской, наиболее вышколенных, сходу ринулись за водой.
– Не надо ничего мне вкалывать и промывать! – Кондитер забился в моей хватке, по-прежнему прижимавший руки к животу. – Это не яд!
– Не яд… – ласково протянул я и красноречиво покосился на тальвар в своих ножнах. – А вот это?..
– Томас, постойте. И выпустите его, выпустите.
Поколебавшись, я внял просьбе Сальваторе. Он подступил ближе и обратился к преступнику – мягко, с той врачебной успокаивающей интонацией, которую я уже знал.
– Что вы приняли?
Странно, что подействовало: потрошение работает куда лучше. Так или иначе, Бэнсон перестал дергаться, постарался выпрямиться и почти шепотом ответил, косясь на Джил:
– Пусть дама отойдет…
Джил фыркнула, но не двинулась с места: ей было слишком интересно, что происходит, тактичностью она не отличалась. Токсиколог наклонился, – наш кондитер был намного ниже ростом – и предложил:
– Тогда тихо.
Бэнсон, пыхтя, встал на цыпочки и зашептал. Когда Артур выпрямился, он выглядел, как мне показалось, очень мрачным. До момента, пока не закрыл рот рукой и в темных глазах его не сверкнул сдерживаемый смех. Справившись с собой, он сказал:
– Не бойтесь, Томас. Если он говорит правду, это не смертельно.
– Значит, не за ним мы охотимся? – кисло полюбопытствовал я.
– Боюсь, нет. – Токсиколог вздохнул. – Но здесь такой переполох, что, думаю, наш убийца теперь…
– Помогите! Кто-нибудь! – отчаянно закричали из угла.
Мы обернулись. На полу у дальнего столика неподвижно лежали двое маленьких детей.
[Падальщик]
В Скотланд-Ярд мы прибыли одновременно с Эгельманном. Он был зол, поскольку тоже потерпел фиаско: в «Шоколадном доме», куда он отправился с Артуром, погибли дети. Еще большее бешенство у него вызвал некий конкурент хозяина заведения, который «на волне кондитерского террора» решил поправить дела, подсыпав в чужие пирожные слабительное. И Эгельманн, и его недалекие агенты начали торжествовать слишком рано. Конечно, зря.
Выслушав порцию причитающегося полицейского гнева, мы с мисс Белл покинули управление. Было поздно, я очень надеялся, что она устала и хочет домой. Но, когда мы уже стояли у крыльца, она вдруг спросила:
– Розенбергер не оставил вам ничего? Он не похож на человека, сдающегося без боя.
Я вздрогнул. Я как раз собирался отправляться за материалами Лестера, но брать кого-либо мне не хотелось. Особенно Лоррейн. Особенно теперь, по весьма неприятной для нее причине.
– Нет.
Она понуро стояла, не спешила подниматься по лестнице. Я спросил:
– Вы точно не отравились? Выглядите больной.
– Не думаю. Просто…
– Вспоминаете подругу?
Она села на ступеньку, нисколько не заботясь о чистоте юбки, и вытянула ноги.
– Она заслуживает того, чтоб о ней не забывали. Она была особенной.
– Все люди особенные. – Я наклонился к ней. – Например, вы.
Ее не впечатлил этот мутный комплимент, как и меня самого.
– Шкатулка… отдайте.
Переход был вполне понятен, и я подчинился. Лоррейн повертела игрушку в руках, потом, не открывая, спрятала.
– Будет у меня, как напоминание, что Фелис должна была стать счастливой. – Она встала. – Идемте?
– Нет, я еще прогуляюсь… подумаю.
Она кивнула и отвернулась.
– Не гуляйте допоздна. Удачи.
Дверь закрылась. Я подождал минуту, затем, подняв голову, свистнул. Ответом был шелест крыльев; трое голубей, вырвавшись из чердачного окна, мягко опустились: двое мне на плечи, один на голову. Вагнер, Шопен, Моцарт. Последнего я, поколебавшись, и взял в руки.
– Поможешь?
Голубь заворковал, вытягивая шею. Его сердце тепло, ровно отстукивало в ладонь.
– А вы летите.
Шопен задел меня светло-сизым крылом и вслед за Вагнером снова скрылся в окне. Я осторожно опустил Моцарта в нагрудный карман пальто.
Розенбергер жил неподалеку от Кенсингтона. Для семьи детектив-кондитер не пожалел денег на хороший дом и легко содержал его. Я бывал в гостях: там царила английская чистота, а пахло по-немецки вкусно: жена Лестера, как и сам он, любила готовить. Сейчас, приблизившись к дому и не почувствовав привычных запахов, я неожиданно ощутил тоску. Розенбергер не был моим другом, но без него что-то казалось потерянным.
Пройдя дорожку, я глянул на открытую террасу, где в теплые летние дни семейство любило пить шоколад с фирменным штруделем Розенбергера. Мебель отсюда унесли, на полу темнели разводы грязи. Пустота и тишина, будто никто и никогда не рассказывал мне здесь о расследованиях, ничьи дети не смеялись у меня над ухом и ничья жена не пыталась выгнать их спать. Ненавижу. Ненавижу эту женщину, может, она вправду сеет хаос?
Моцарт завозился в кармане. Я вспомнил указание, что голубя обязательно нужно взять с собой, и помог ему выбраться. Он полетел к террасе и, опустившись, начал что-то склевывать с пола. Это встревожило меня: не хватало только, чтобы заболел, съев какую-то дрянь.
– Перестань! – Я хлопнул в ладоши.
Этому призыву вернуться мои птицы всегда подчинялись безоговорочно. Но Моцарт подлетать не собирался. Раздраженный, я приблизился, поднялся по ступеням и сел на корточки рядом с птицей. Присмотрелся к разводам грязи, принюхался и…
Шоколадное тесто. Еще один фирменный рецепт Розенбергера. Мои голуби особенно любили его, и не успел я задуматься, откуда тесто взялось, как увидел под рассыпанными крошками что-то блестящее.
Предмет напоминал дверное кольцо. Я поколебался и взялся за него. Разбухшие доски поддавались плохо, но наконец удалось открыть небольшой люк. Я оглянулся: улица была пуста. Тогда я осторожно вынул обернутую бумагой коробку и, не открывая, сунул под плащ.
– Хватит с тебя. – Я поймал Моцарта. – Домой.
В кармане голубь сердито повозился, царапая подкладку когтями, но утих. Еще раз осмотревшись, я поспешил ловить кэб: почему-то не хотелось идти пешком. Странное чувство, будто за мной следили, не исчезло, даже когда я отпустил голубя, вошел в дом и заперся. На все три засова, чего не делал уже несколько лет. Некоторое время я стоял в коридоре, прислушиваясь: сверху доносились голоса. Лоррейн и чертова Пэтти. Как же не вовремя приехала, когда…
